Северная Аврора
Шрифт:
– Видишь?
– задыхаясь, сказал он.
– Видишь негодяя?
– Который?
– с невольной дрожью спросил Маринкин.
– Подполковник Ларри... Ну, что избил меня...
Доктор протолкнулся ближе к окну. Посредине тюремного двора стояло несколько офицеров в желтых шинелях и таких же фуражках с гербами. Среди них выделялся высокий, поджарый, уже немолодой офицер. Как и тогда, в Исакогорке, на нем была фуражка с красным, штабным, околышем. В руке он держал стэк с кожаной ручкой.
Подкованные железом, грубые солдатские
– Я же ни в чем не виноват!
– кричал чей-то возмущенный и гневный голос.
– Это бесчеловечно... Это произвол!..
Вслед за этим раздался визгливый крик Шестерки:
– Мал-чать! Выходи!
– Боже мой, - с негодованием зашептал доктор, наклоняясь к Оленину. Вы слышите?
Но скрежет ключа в дверном замке камеры заставил его вздрогнуть.
– Оленин!
– выкликнул надзиратель.
– Меня...
– спокойно и твердо сказал телеграфист Маринкину.
– Прощай, товарищ доктор!.. Прощайте, товарищи!
– Прощай... До свиданья, - послышалось в ответ.
– Нет уж, что себя обманывать...
– все с тем же спокойствием проговорил телеграфист, проходя между нарами и на ходу пожимая протянутые к нему руки.
– Правда за нами! Передайте на волю, что Оленин умер честно.
В камеру ворвался пьяный Шестерка.
– Ах, шкура, еще митинг затеял!
– закричал он, хватая Оленина за плечо.
– Не касайся ко мне, иуда, я еще жив!
– крикнул Оленин, с неожиданной силой отталкивая Шестерку.
– Прощайте, товарищи!
– повторил он уже с порога.
– Прощай, Оленин!.. Прощай, дружок...
Голоса звучали отовсюду, и не было в камере ни одного человека, который не послал бы телеграфисту прощального привета.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Телеграмма обо всем случившемся в Архангельске пришла в Шенкурск поздним вечером 2 августа. В ней сообщалось, что исполком эвакуирован и направляется по Двине в Котлас. Павлину Виноградову предлагалось следовать в том же направлении.
Павлин тотчас поднял отряд. Вага обмелела, и от Шенкурска до села Усть-Важского людям пришлось идти пешком. Только отсюда река становилась судоходной. Утомительный длинный переход вконец измотал людей. Устроившись к ночи на взятом с пристани большом буксирном пароходе "Мурман", бойцы разбрелись по каютам и уснули, как убитые.
Но Павлин чувствовал, что не способен даже вздремнуть. Он сидел на носу "Мурмана". Журчала вода, забираемая плицами пароходных колес. Мерно работала сильная машина. "Мурман", очень плоский, широкий, низко сидящий речной буксир, напоминал гигантскую черепаху. Шли к устью Ваги, гладкой, спокойной реки, медленно катившей свои желтые воды.
"В сущности, - думал Павлин, - свершилось то, чего я ждал, чего боялся, но к чему был готов. Теперь надо драться, не щадя
Ему думалось обо всем сразу - об Архангельске, об исполкомовском доме, где уже нет исполкома, о Бакарице, Исакогорке, о рабочих поселках, о Соломбале, где он еще так недавно выступал, о матросских казармах, о друзьях и товарищах, о белом маленьком флигеле во дворе одного из домов Петроградского проспекта...
"Неужели Ольга осталась там? Что с ней? Где ей выбраться с двухмесячным ребенком на руках! Не успела... Неужели никого нет? Нет Ольги, нет сына. Живы ли они? Увидит ли он их когда-нибудь?"
Чтобы хоть немного отвлечься от тяжелых мыслей, Павлин вставал, ходил взад-вперед по палубе, заглядывая в каюты, где на скамейках, на полу, уткнувшись головами в мешки и в свернутые шинели, спали бойцы. В одной из кают Ванек Черкизов, молодой матрос с "Аскольда", читал истрепанный томик "Войны и мира". Ванек еще в Архангельске попросился в отряд к Павлину, и теперь оба они чувствовали, что судьба связала их надолго.
Молча постояв и оглядев своих людей, Павлин опять вышел на палубу.
Пока еще шли по Ваге. Чирки, завидев приближающийся буксир, один за другим стремительно взвивались в воздух. На берегах не было видно ни одного человека. Тишина. До Северной Двины оставалось всего шесть верст. Для того чтобы взять направление на Котлас, нужно было выйти на Двину и свернуть направо к югу.
На палубе появился Ванек Черкизов с книжкой в руках. Увидев стоявшего на корме Павлина, он подошел к нему.
– Вверх сейчас пойдем?
– спросил Ванек.
– В Котлас?
– Нет, сначала спустимся вниз, до Березника. Все, что там есть: пароходы, баржи, - надо в Котлас прогнать.
Двинский Березник, торговый посад, расположившийся в десяти верстах от устья Ваги, в сторону Архангельска, имел большую пристань, мастерские, порт, склады топлива.
По обоим берегам реки тянулись синие леса. Синели прибрежные заросли ольхи и лозняка. Синел лесок, синела глина по берегам, кое-где обнажившимся. Небо с разбросанными по нему молочно-синими тучками будто треснуло на северо-востоке, и сквозь эту трещину сочился рассвет. Золотились верхушки елок и берез.
Из-за леса выглянули безмолвные серые избы. Уютная тропка вилась от реки к бревенчатой часовенке, одиноко торчавшей на бугре.
– Шидровка, - негромко сказал Черкизов.
Неподалеку от Шидровки рулевой Микешин не заметил переката, и буксир застрял на мели. Сползли с нее только к семи часам. А в шесть утра, минуя устье Ваги, прошел по Двине пассажирский пароход "Гоголь", на котором ехало в Котлас большинство эвакуированных из Архангельска членов исполкома. Павлин узнал об этом, лишь добравшись до Березника. В Березнике "Гоголь" брал топливо и стоял больше получаса. Но никто не мог сказать Павлину, проехала ли на этом пароходе Ольга с сыном.