Северная Аврора
Шрифт:
Госпитальное судно стояло у крутого берега, поросшего густой травой. Желтые огоньки от иллюминаторов были видны издалека.
Павлин быстро поднялся по трапу. В нос ему сразу ударил резкий запах лекарств.
– Где у вас операционная?
– нетерпеливо спросил Павлин у дежурного санитара. Дежурный подвел его к затянутым марлей стеклянным дверям салона. Павлин уже взялся за ручку, но дверь раскрылась, из салона вышел доктор Ермолин в испачканном кровью халате под руку с бледным, как полотно, Андреем. Увидав командира бригады,
– Как хорошо, что вы пришли, Павлин Федорович! Пойдемте куда-нибудь, я вам все расскажу...
– Мы ведь в самой Шидровке были. Я все ждал - не покажется ли кто-нибудь с того берега... Из Усть-Важского. Час обождал, .два, три. Четыре часа прошло. Никого нет! Я уж решил сам махнуть туда. Есть у меня один адрес. Флегонтов покойный дал. Была не была, думаю, если не выручу старика, хоть узнаю, что с ним. Вдруг является ко мне Сахаров, шидровский крестьянин... Лодку, говорит, прибило к берегу. В ней кто-то кричит. Мы побежали... Тихон! Весь в крови.
– Долго его держали в контрразведке?
– Почти сутки. Пытали, мучили. Потом выкололи глаза и бросили в лодку. С запиской: "Другим наука". Павлин Федорович, это же - зверство сплошное! Я двух жителей привез из Шидровки, они видели все. То есть не все, а как вчера старика волочили. Пойдемте к ним.
Они спустились на нижнюю палубу.
Сахаров, бородатый крестьянин в брезентовом плаще, сидел на нарах. Правая рука его была забинтована до плеча. Он держал ее поднятой, видимо, для того, чтобы кровь оттекала от кисти.
Возле нар стояла пожилая крестьянка в теплом платке; к ней прижималась девочка лет семи.
– А его кто?
– спросил Андрея Павлин.
– Они же. Солдаты из англо-американской разведки. Измученное лицо Сахарова было похоже на серую бумагу.
– Исполосовали ножом, - медленно говорил он.
– Когда вчерась тащили старика, я заступился. И сказал одному: "Чего вы лютуете, черти?" Только всего и сказано было. Вот и получил на орехи. Онисим, брательник, стал меня защищать. Избили его до бесчувствия и увезли с собой на пароход. Погибнет парень.
– К нам в Шидровку белые вчерась прибежали, - заговорила женщина.
– Ты не путай, - сказал ей Андрей.
– Старика вели англичане?
– Ну да, англичане. А потом прибежал белый, что по-всякому говорил по-нашему и не по-нашему, как хочешь... Вот натерпелись страху-то...
Женщина вытерла пальцами губы и одернула платок, который был завязан у нее по-татарски - в два конца.
– Это прибежал Голанд-сын... Сынок купецкий с Онеги, - объяснил Сахаров.
– Англичане тоже, обруселые только.
Потрясенный рассказом Сахарова, Павлин опять поднялся на верхнюю палубу.
В докторской каюте сидел за столом Ермолин и писал медицинский акт.
– Где старик?
– спросил Павлин прерывающимся от волнения голосом.
– Я хочу повидать его... Можно?
– он взглянул на хирурга.
–
– ответил Ермолин.
– После перевязки старик успокоился. Я дал ему наркотик. Зайдите ненадолго. Это также подымет его жизненный тонус...
– А как его общее состояние?
– Сильный старик... Думаю, что выживет. В здешних лесах есть такие старые сосны. Растут в самой чаще, на горках. Вцепятся всеми своими корнями в почву, попробуй оторви...
...Павлин слушал неторопливый и спокойный рассказ Тихона Нестерова.
Старик полулежал на койке, глаза у него были забинтованы, лицо представляло сплошной сине-багровый кровоподтек.
– Я что толкую...
– шептал старик.
– Еще не целиком дошел народ... Да, и в темноте нас держали. Что мы видели: лес да болото! Ну, чертей иногда, когда выпьешь, - старик усмехнулся.
– Лесной народ... А все-таки в нем есть душа! Знает, что нельзя ему терять советскую власть... Вы это принимайте во внимание, Павлин Федорович. Вы увидите: у Яшки Макина много будет народу. Ружья только партизанам дайте...
– Обязательно, - сказал Павлин.
– За советы спасибо.
– Нет, Павлин Федорович, какой я советник? Сам я не то, чтобы мужик путный. Да и счастья мне не было. А сколько я повидал, боже мой...Кулаку-богатею дальше своего двора и глядеть не хочется. А для меня мир - вольная волюшка.
Старик улыбнулся, и странно было видеть улыбку на его израненном багровом лице.
– Ей-богу, сквозь горе, как в очки, все видишь. Счастливые да сытые жизни не видят.
– Да, да, да!
– говорил Павлин.
– Понимаю! Так бы и сидел у тебя, да пора идти... Ну, дедушка... поправляйся!
– Павлин крепко пожал руку Тихону.
– Поправишься, я напишу в Вологду, чтобы тебя как следует лечили и чтобы о тебе была полная забота.
– Любка приедет... Она сюда рвется.
– Что Любка? Мы должны позаботиться, - сказал Павлин.
– Обо всем напишу. Ты за свою судьбу не тревожься.
– Спаси бог!
– ответил старик.
– Не надо. Не люблю никого отягощать. Я еще что-нибудь сам промыслю, Павлин Федорович. Мы, простые люди, жить умеем. Спасибо вам, что пришли. Премного благодарен.
– Ну, встретимся. Буду в Вологде, в штабе, разыщу тебя. Прощай, Тихон Васильевич.
– Прощай, Павлин Федорович. Всего хорошего вам во всех ваших делах.
Старик, несмотря на страшную слабость, приподнялся немного и лег, опираясь на локти.
– Да, знаешь, что я надумал? Как ты прикажешь, Павлин Федорович, так и сделаю, коли бог смерти не даст...
– слабым голосом сказал он.
– Ох, воры, дети собачьи!
– Тихон схватился за грудь.
– Мутит. Слушай, Федорыч! Есть еще люди, не знают: каково оно, заморское вино. Выживу - побреду я по избам, по людям. Научу людей, что сам испробовал. Ну, что скажешь?
– Мудро решил, дедушка. Ну, прощай, родной!