Сейф дьявола
Шрифт:
Доктор Дворжачек встал, чтобы приготовить себе кофе. Он живо представил, как во вторник утром делали операцию Милошу Гавличеку.
Операция продолжалась около двух часов. И большую часть этого времени группа врачей находилась в напряжении: решался вопрос, удастся ли им хирургическим путем исправить прободение толстой кишки у двадцатилетнего офицера-спортсмена или ему до конца жизни придется ходить с искусственным выводом из толстой кишки. Не удалось…
Все, кто присутствовал на операции, поняли это, потому что главный хирург размышлял дольше, чем обычно. Если бы место прободения находилось на один сантиметр дальше, можно было бы вернуть пациента к привычной для него
А несколько часов спустя произошло ЧП: у дверей хирургического отделения появилась какая-то девица и потребовала у медсестры, чтобы та вызвала Моймира Берана.
— Берана? Ах, вы хотите повидать Хиппи? Но его здесь уже нет.
— Где же он? — забилась в истерике странная посетительница. — Мне обязательно надо с ним повидаться, и непременно сегодня!
Испуганная медсестра побежала за доктором. Оказалось, это одна из подружек Хиппи, которая приняла солидную дозу лекарств и намеревалась после прощания с ним броситься с набережной во Влтаву. Пришлось оставить ее в госпитале.
Первая половина дня в среду не принесла особых треволнений, если не считать драматической ситуации с летчиком, которого хирургическое вмешательство лишило не только язвы желудка, но и возможности летать. Капитан Штястный это знал так же хорошо, как и врач, но, несмотря на это, еще и еще раз уточнял истину.
Вторая половина дня полностью компенсировала отсутствие сильных ощущений. Прежде всего это было единоборство Яна Кобеса со смертью, когда никто не мог гарантировать, что операция не закончится преждевременно. Не закончилась…
Зато трагически закончилась вторая операция. Медики в этом случае были обречены на роль статистов — на самую тяжкую роль, которую им иногда приходится играть. Мучительная беспомощность, в которой пребывал медперсонал отделения, была сродни тому состоянию, которое обычно испытываешь в страшном сне.
Вода в кофеварке начала закипать… А уже через минуту Дворжачек опять устроился в кресле с чашечкой горячего кофе.
Да, подполковник Гумл был прав, когда говорил, что в госпитале часто возникают драматические ситуации, особенно в хирургическом отделении… Кстати, сам Дворжачек не хотел быть хирургом. После окончания медицинского факультета, в конце 1949 года, он надеялся получить направление на работу в терапевтическое отделение больницы в родном городе. Но… обстоятельства сложились по-иному: в предписании было сказано, что 2 января 1950 года доктор Дворжачек должен прибыть в больницу маленького городка на западе Чехии, известного своим старинным замком.
В указанный день он приехал к месту первой самостоятельной работы и прямо с вокзала пешком пошел разыскивать больницу. Это было маленькое здание с сотней пациентов. Главный врач, ординатор и медицинская сестра — вот и весь штат. Поэтому не было ничего удивительного в том, что уже на следующий день главврач заявил:
— Итак, коллега, надевайте халат: сегодня у нас две операции — острый аппендицит и желчный пузырь.
А через неделю Дворжачек уже сам оперировал аппендицит. Вот так и началась его карьера хирурга. Однажды он получил повестку в армию. Дворжачек решил, что после службы уже не вернется ни в этот городок с вечно переполненной больницей, ни к хирургии, к которой он тогда еще не чувствовал призвания. Узнав, что есть место врача в Центральном военном госпитале в Праге, он написал туда
Таким образом Дворжачек оказался в Праге. Правда, он надеялся попасть в терапевтическое отделение, но, учитывая прежний опыт, его направили в хирургическое. Там он встретил настоящих специалистов, влюбленных в свое дело. И уже через год Дворжачек считал, что хирургию не променяет ни на что на свете. Ей он остался верен до сегодняшнего дня…
Доктор Дворжачек посмотрел на пустую чашку, отставил ее в сторону и взял в руки уже несколько раз откладываемую книгу, на обложке которой крупным шрифтом было набрано: «Пауль де Круиф. Что ветер шлифует».
Примерно в это же время Гумл, задумавшись, сидел на каменной ограде одного из домиков на полигоне.
После приезда из Карловице он лег в постель, однако заснуть так и не смог. Забрав одеяло, Гумл пошел на веранду своего временного пристанища. Здесь его мысли немного успокоились, хотя некоторые тревожные вопросы оставались без ответа. И все они касались Ивана…
Время от времени над головой подполковника разрывалась пелена темных облаков, и тогда становились видны скопления мерцающих звезд. Гумл не замечал их. Он не обратил внимания и на то, что на этот раз дождь шел не так долго. Не слышал он и звуков, которыми так богата шумавская ночь.
По мнению Гумла, у Ивана не было причин остаться в Австрии. Учился он хорошо, а последний семестр вообще сдал на «отлично». В семье отношения нормальные, у него было все, что он хотел иметь. Несколько лет назад, когда Марцела оставалась с сыном, а он служил в Праге и только приезжал к ним на выходные, ему хотелось хоть как-то компенсировать свое вечное отсутствие. Он привозил из Праги всякие дорогостоящие игрушки, в том числе различные «Конструкторы», электрическую железную дорогу, а позднее — велосипед и другие вещи, которые игрушками не назовешь.
Когда они наконец стали жить в Праге, Гумл уже не смог отказаться от привычки делать сыну дорогие подарки. Иван действительно имел все, что хотел. Гумл сознавал, что воспитание сына лежит всецело на плечах жены, и по-прежнему старался чем-то возместить это. Однажды Гумл с женой поссорились по поводу методов воспитания сына. Тогда Гумл понял, что его вмешательство не всегда приносит пользу. Случилось это, когда Иван принес из школы сразу несколько двоек и запись в дневнике о том, что сорвал урок. Марцела решила, что на этот раз Йозеф должен сам разобраться и хорошенько наказать Ивана. Но рука на сына у Йозефа не поднялась. Он ограничился только тем, что запретил ему смотреть по телевизору футбольный матч. Когда же игра началась, Йозеф пожалел сына и позвал его к телевизору. Марцела тогда отчитала его за нарушение элементарных педагогических принципов, за непоследовательность. У них произошла ссора, но вскоре все это отошло на второй план — у Йозефа начался роман, и он вообще перестал думать об Иване, и, разумеется, о Марцеле. Он даже хотел уйти из семьи…
Гумлу стало холодно — такое случалось на Шумаве в августовские ночи, особенно если недавно прошел дождь. Подполковник набросил на плечи одеяло. Захотелось курить, хотя он не брал в рот сигарет с тех пор, как его отвезли в госпиталь. Йозеф вспомнил, как кто-то говорил ему, что курящий человек, если даже и бросил курить, все равно до конца своих дней останется потенциальным курильщиком. Сейчас и он осознал справедливость этих слов. Если б здесь был кто-нибудь, у кого можно попросить сигарету, он бы обязательно это сделал. Но рядом никого не было, поэтому подполковник мысленно возвратился к тому, о чем минуту, назад начал вспоминать: к своему роману с Кларой Скальской.