Сезон охоты на единорогов
Шрифт:
Почему?
– По кочану и по капусте! – рявкнуло сзади.
Резво крутанулся на спину, в мгновение готовый стрелять по цели.
Только цель, удобно сидя на пне да лениво привалившись к осиновому стволу, лениво щурилась на солнышко и почёсывала тощую бородку бронзовым навешием посоха.
– Чего дёргаешься? – усмехнулся дедок. – Я-то, чё, я-то не страшный. Это там, в дому, мужики страшные, аки черти, так что хоть сразу в штаны ссы.
Я опустил пистолет и огляделся. Как только смог подойти этот хрыч старый?!
– Да, как-как, - схватил себя за бороду
Оставалось только признать, что Присутствия, на которое привыкло полагаться чутьё тарха, в этот раз не было. Так же, как и в предыдущие. Вывод напрашивался сам собой.
Дед Стобед, издеваясь, кривил морщинистую рожицу, наблюдая за моими мыслительными потугами.
– Уж сам изволишь догадаться, али тебе, тугодуму, надо всё растолковывать?
– Дед Стовед, - тихо назвал я.
Старый ведун хмыкнул и, потеряв ко мне всякий интерес, вгляделся в видимый с холма дом и двор. И я тоже снова залёг в траву, разглядывая дом. Там боец уже возвращался от колонки с двумя полными вёдрами. Неторопливо, несуетно открывал-закрывал калитку, неспешно поднимался на крыльцо, старясь не расплескать воду.
– Ну? – покосился на меня дедок. – Пацана вытаскивать будешь, али ненужон и пусть пропадает пропадом?
– Буду, дед, буду, – угрюмо отозвался я.
И правильно, - пора уже не валяться, вприглядку, а бежать, догонять «Скорую» и вызволять Юрку. Но голову пока занимали мысли о странности оставленных в дому бойцов. Зачем они там? Зачем им воды столько? Крови, что ли, так много, что побоялись оставить, как есть, и замывают, чтобы не привлекать потом пристального внимания полиции?
– Тьфу же на тебя!
– возвысил голос дедок. – Я тебя ирода спрашиваю али траву какую подзаборную?! Что валяешься, как телок дремотный? От же ленивая задница! Спит, валяется! Пацана я, что ли, вытаскивать буду? Сейчас-то как начнут по мясцу парному охаживать – так к твоему пробуждению и кости доломают! Потом живи – утирайся плевком в душу, что сам ведомого проворонил!
Если при первых его словах я лишь досадно отмахнулся, что мешает настроиться, то от последних захотелось окунуться в стылую прорубь с головой.
– Дед, - протянул я, не оглядываясь, чтобы не давать себе лишних надежд. – Что говоришь-то… Знаешь или так, потрещать?
Тот в ответ потянулся посохом в мою сторону – треснуть по спине. Но я, не глядя, откатился в сторону и бронзовый набалдашник вхолостую прошёлся по траве, оставив мятый мокрый след на побитых стеблях.
– Вот, ведь, тарх! – расстроенно пробормотал дед, вложив в моё звание такую же энергию, словно в подзаборную ругань.
– Дед, - севшим голосом напомнил я о себе.
Что мне его ругань, что удары – всё пустяк, если он хоть чуток прав.
– Тьфу на тебя, - повторил Стовед и тут же стал сосредоточено-спокоен, словно подменили: - Жив твой щенок. Его тёплым взяли. Ручками. И пострелять даже не успел. Пока без сознания. Сейчас в себя приведут, чтобы чувствовал, как надо, и начнут экспресс-терапию…
Я выдохнул и вжался лбом в траву.
Значит, жив Женька. Жив пацан…
Вот почему меня так держала, не отпускала эта несуразность оставленных бойцов. Не в том дело, что зацепила нелогичность, нерациональность поступков противника, а в том, что теплилась там, в родном доме, жизнь дорогого человека. Которую и кровью готов выкупить.
Вот такая теперь тебе, тарх, шахматная вилочка, которой ни черта не подцепишь да не закусишь. На одном краю тебе – Юрка, которого сейчас держат где-то неизвестно где. На другом – Женька, которого прямо под носом будут ломать. И сколько он выдержит - гордый, наивный да слабый – кто ж его знает! Вот и выбирай теперь, что по сердцу да по чести. Ребёнок малый, к которому всей душой прикипел, который нужен и важен и тебе и врагу, потому, может быть, в большей безопасности. А может и нет. Или глупый неотёсанный тис, который только и делал всё время, что кололся своей неукротимой гордыней, а теперь будет превращаться в скулящий кусок мяса крепкими мастерами.
– За Юрку ты покамест не переживай, - сплюнул сквозь зубы дед Стовед. – Он, как понял происходящее, так в отруб ушёл. Его сознание сейчас глубоко отсюдова – туда не каждый вед заберётся, а заберётся – не факт, что вылезет. И вытащить Юрку вот так просто не получится. Он пацанёнок продуманный, резвый – сам не смог устоять перед чужим ведом, так тебе теперь время отыгрывает. Пока будут пытаться его вернуть, пока он посопротивляется – времени ого-го как много пройдёт! Так что, не боись, есть возможность вытащить твоего напарничка, язви его потроха да трави сучьим выменем под руки!
Я выдохнул и закрыл глаза.
Дедок методично ругал Жаньку, перечисляя болезни, боль и невезенье, чтобы не спугнуть его удачу и силу, и не притянуть раннюю кончину.
А у меня мысли уже крутились вокруг будущего боя. То, что надо сперва освобождать Женьку, стало ясным, но вот серьёзное численное превосходство противника выбивало из-под любого мало-мальски обдуманного плана опору. Как не прокручивал в голове разные варианты, а всё получалось, что не на моей стороне победа. Не те это бойцы, к которым можно подойти на расстояние рывка незаметно. Да и не те, кого испугаешь внезапностью и решительностью. Эти сами такое устоят, что мало не покажется. Вот и получалось, что… короче, не получалось.
– Дед, - прервал я поток однообразных ругательств: – Поможешь?
Стовед пожевал губы, задумчиво разглядывая издалека двор и дом.
– Думаешь, я ещё ого-го, чтобы лазить через забор и махаться на кулачках? – кротко поинтересовался он.
Не о том мыслишь, дедок. Отведя глаза, я медленно, выделяя каждое слово, ответил:
– Думаю, что ты достаточно хорош, чтобы сделать плотное прикрытия Присутствия, раз привёл меня сюда, воззвав к крепкой памяти и вытащив из неё образ Сашки.