Сезон охоты на единорогов
Шрифт:
Анна кивнула моим «громким мыслям» и отвела глаза:
– Я пыталась тебя приручить, тарх… Да только тебе такое зеркало поставили, что и шанса не осталось.
Я тупил, глядя на маленький клинок в её нервно пляшущей руке.
– Какое зеркало?
– Юлу спрашивай, - огрызнулась она.
Ну, Юла, это, допустим, Чуда. Но он-то тут при чём? Или причём?
Голова гудела и разрывало нутро желание утопиться в бочке с ледяной водой.
Анна, в который раз покосившись, спрятала нож. И коротко спросила:
– Единороги, снег, лес. Вспомнил?
Ну?
–
– Вероятно, - поосторожничал я. Хотя – кто бы ещё, кроме Чуды?
– Это блок, - пояснила она. – Обережная защита. Мы называем «зеркалом», потому что на любую попытку внедрить в сознание островки личной реальности, такая картинка её отбрасывает.
Стало проясняться и в мыслях и в голове.
– А зачем внедрять островки эти? – хмуро поинтересовался я.
Анна пожала плечами:
– Иногда нужно, чтобы человек привязался к тебе сразу, доверился. Тогда так и делают. У ведов, знаешь ли, меньше шансов быть принятыми и понятыми. Нас интуитивно опасаются и сторонятся. Приходится ловчить. Вкладываешь в сознание человеку кусочек своей показной реальности – и ему уже кажется, что он тебя сто лет знает, понимает, доверяет…
– И прикрывает, - глухо завершил я.
Анна покосилась настороженно, но я не шевелился, стараясь не пугать лишними движениями.
– И прикрывает, - без удовольствия признала она.
Вот, значит, как они это делают, ведово племя! А потом вместе с ними в любую заваруху тархи бросаются, очертя голову. И верят на слово настолько, что считают слово веда твёрже стали. И закрывают собой, до конца уверенные не только в том, что вед дороже Храму, но и в том, что прикрыл друга. А это всё, оказывается, только лёгкое внедрение в сознание тарха! Техника такая, ведовская! Сволочи…
С другой стороны – а как бы они ещё с тархами сошлись? Вот такие вот, как Чуда? У которых в любой игре из деревяшки может вылететь пуля, кто никогда не играл в ножички или удавочку, доверяя реальности? Кто, каждую твою громкую мысль прочтёт, даже не смотря тебе в глаза? А какие-то и сразу воплотит, возвращая тебе в жизни? Не потому ль воспитывают тархов и ведов в разных школах? И не будь у ведов вот такой грязной, но результативной возможности навязать свою дружбу – разве могли бы идти с ними по одной дороге тархи?
Я открыл глаза оттого, что сквозь наплывший зелёный туман, пробилось солнце.
Дёрнулся. Анна нависала надо мной, настороженно вглядываясь.
Сглотнул комок дурноты под кадыком. Как я пропустил тот миг, что она успела подняться?
– Ох, напугал ты меня, - дрогнули её бледные губы.
И вправду – лицо вытянувшееся, побелевшее, словно увидела что-то жуткое.
– Я?!
Она закусила губу и зло помотала головой.
– У, тарх! – выдохнула сквозь зубы, словно выругалась. И резко села рядом.
Но руки моей не выпустила. Так и держала, вцепившись горячими пальцами за запястье. Там, где пульс. Вливая в моё дрожащее нутро необходимую силу. И у меня стало проясняться в глазах. И в теле снова зашевелилась боль.
Только потянулся
– Дай сюда!
И положила ладонь на раненный бок, горящий так, словно на него плеснули расплавленного олова. Сразу стало легче.
– Заживёт, - едва слышно уверила она. – Нутро не пробило, только мясо клок… Внутрь не пошло. А на плече совсем уже мелочь осталась – края уже плотно схлопнулись, теперь главное не тревожить бы и не шевелиться, а то…
И, поникнув, отняла руку от раны.
– Что?
Такие яркие перепады настроения, как у неё, я никогда не встречал. Вот только что всё хорошо было, а теперь глаза потемнели, словно перед грозой! Ну, что ещё?
– Юлу надо вытаскивать, - глухо напомнила она.
Я пожал плечами. Надо. Сейчас Женьку подниму и пойдём.
Анна встала, выпрямилась, свела брови, словно сейчас начнёт бушевать фурией, и притопнула в порыве эмоцией:
– Дери тебя за ляжку, тархово отродье! Дикарь чёртов! Пень-колода на мою голову! Ты хоть что-то понимаешь?! У! Юла, зараза ты малолетняя! – она схватилась за голову.
Я кашлянул в кулак и снизу вверх взглянул недобро:
– Ну, согласен, я – дурак, пень и прочее. Но Юрку оставь в покое. Он-то тебе чем дорогу перешёл?
И запоздало понял, что, возможно, так и есть – перешёл дорожку. Ведь как-то же связаны они. Потому что два веда в одной деревне, это как два патрона в одном стволе – не бывает таких совпадений!
Анна махнула рукой и заворчала, уже явно стравив пар:
– Вот и перешёл! Тебя, идиота и неуча, приволок! Где только нашёл такого дремучего! И зеркало поставил – не в лоб его не возьмёшь, не в обход не обойдёшь! Тут малька вытаскивать надо, а мне, как последней дурёхе приходится время терять, тебе глазки строить!
Я усмехнулся вполне открыто:
– А ты не строй. Я тебе, как деду-Стоведу довериться сумел. И после того, как ты впряглась, доверия ты, уж поверь, не подрастеряла.
Она как-то сразу стушевалась, неопределённо передёрнула плечами, словно озябла, и спокойно села рядом. Коротко подумав, кивнула:
– Хорошо. Давай так. В открытую. Я – боец никакой. И вед не боевой, а храмовый. Не встречал таких?
– Нет.
Анна криво усмехнулась и дурашливо протянула:
– У, дремучесть.
Но прозвучало это, скорее, весело, поэтому я, признавая, согласно склонил голову, будто вежливый мальчик при знакомстве.
– Храмовые веды занимаются стратегией, развёрстками пространства, исследованиями, много чем. Ну а я из тех, кто совсем от боёв далеко. Я – ведущий колыбели храмовых ведов.
– Наставник, - сообразил я мгновенно.
– Учительница, - косо усмехнулась она. – Первая учительница. С детьми вожусь, как правило. Возилась…
Так она это добавила, что сразу сделалось понятно, о чём лучше не расспрашивать. И ещё – как и где она могла пересечься с Чудой, почему теперь так переживает о его судьбе. И почему Чуда побежал не куда-либо, а именно сюда, к её пристанищу.