Шафрановые врата

Холман Линда

Это был еще один случай, явно свидетельствующий о том, что он не желает обсуждать со мной некоторые моменты своего прошлого.

Вспоминая тот разговор, я поняла, что бесполезно искать Этьена в медине. Там были только марокканцы. Стоя у главных ворот, я собиралась уже развернуться и уйти, когда услышала оклик: «Мадам!»

Я повернулась на голос и увидела несколько экипажей с впряженными в них лошадьми, стоявших вдоль улицы, уходящей вглубь медины. Я видела такие во французском квартале. Марокканский кучер сидел на козлах, тогда как французские мужчины или женщины — на заднем сиденье.

Теперь один из кучеров направлялся ко

мне.

— Мадам! Мадам! Un cal`eche[48] . Пожалуйста, поедемте в моей калече;я покажу вам Марракеш. Я провезу вас по всему Марракешу. — Он подошел ко мне и протянул руку, улыбаясь чересчур подобострастно и даже фамильярно, но я покачала головой и ушла.

Неожиданно марокканский мальчик лет пятнадцати грубо толкнул меня в плечо, чуть не сбив с ног, так что я уронила сумку. Мужчина из калечезакричал на него, я наклонилась поднять сумку, а когда выпрямилась, мальчик пристально смотрел на меня, и меня испугала злоба в его глазах. Он ничего не говорил, а только медленно шевелил губами, а затем, как мужчина на рынке в Сале, плюнул на меня. Плевок попал на носок моего ботинка.

И снова я вспомнила женщину в накидке, шипящую на меня через открытое окно машины, когда мы с Мустафой и Азизом пересекали реку.

Кучер подбежал к мальчику, ударил его по голове, потом поклонился мне и снова пригласил меня подойти к его калече.Несмотря на сильный удар по голове, мальчик устоял на ногах. Я оказалась между двумя марокканцами: мальчиком, который смотрел на меня с нескрываемой ненавистью, и кучером, настороженно чего-то от меня ожидающим.

Женщина на пароме с презрением отнеслась ко мне, потому что сочла меня распущенной. А может быть, она, как и мужчина в Сале, как этот мальчик, ненавидела меня еще и потому, что считала француженкой? Ведь это французы пришли в их страну и подчинили их себе!

Я снова покачала головой и открыла было рот, намереваясь что-то сказать, но не смогла произнести ни слова. И тогда я как можно быстрее ушла оттуда.

Я исследовала Ла Виль Нувель целых три дня, но всякий раз, когда я произносила имя Дювергер, натыкалась на пустые взгляды. Я ежедневно часами бродила по широким бульварам, глядя на виллы за воротами, окруженные пальмами и апельсиновыми садами; моя нога и бедро ныли от бесконечной ходьбы. Я заглядывала во все кафе, спрашивала об Этьене в Поликлиник дю Сюд, маленькой французской клинике, сидела на главной площади, рассматривая каждого европейца, проходившего мимо.

Я видела нескольких мужчин, которые со спины напоминали Этьена: широкие прямые плечи, темные волосы, вьющиеся на концах, уверенная походка. Каждый раз я на мгновение чувствовала слабость, а потом бросалась за мужчиной и понимала, когда была уже в нескольких футах от него, что это не Этьен. Только однажды я была настолько уверена, что коснулась рукава мужчины, и он, повернувшись ко мне, неодобрительно нахмурил брови.

— Да, мадам? — бросил он. — Чем могу помочь?

Я была настолько разочарована, что просто покачала головой и ушла прочь. Моя надежда найти Этьена таяла, а беспокойство переросло в болезненное отчаяние. Но он должен быть здесь, в Марракеше! Письмо... Я так часто вынимала из сумочки сложенный листок и перечитывала его, что он стал грязным и порвался на сгибах.

Тот же результат был,

когда я спрашивала о Манон Дювергер, к тому же я понятия не имела, как она выглядит. А если она вышла замуж, у нее была другая фамилия.

Я все еще жила в роскошном отеле «Ла Пальмере», и мои деньги испарялись с бешеной скоростью. Я понимала, что мне нужно найти менее дорогое жилье. Но когда я в первые три дня вечером возвращалась в отель, разгоряченная и измученная, у меня не было сил начинать поиски другого отеля и переезжать.

Четвертый день моих поисков ничем не отличался от первого, второго и третьего. В полдень, помня о разнице во времени между Марокко и Олбани, я пошла на почту и заказала телефонный разговор с Олбани. После получасового ожидания меня подозвали к телефону и я услышала голос мистера Барлоу.

— Мистер Барлоу! — громко заговорила я: на линии было слышно потрескивание. — Мистер Барлоу, это Сидония!

— Сидония, — сказал он. — Откуда ты звонишь?

— Я в Марокко.

Наступила тишина.

— Где это?

— Северная Африка.

Снова молчание.

— У тебя все в порядке?

— Да. У меня все хорошо. Скажите... была ли какая-нибудь почта для меня?

— Почта? Я позову Нору. Одну минуту.

Я слышала, как мистер Барлоу позвал Нору, затем послышался шепот. Я барабанила ногтями по стойке. «Быстрее, быстрее, миссис Барлоу». Я боялась, что связь прервется.

— Сидония? Это ты? Почему ты в Африке? Ты говорила, что едешь во Францию. Когда ты вернешься домой?

— Миссис Барлоу, — начала я, не отвечая на ее вопрос и слыша, что треск на линии усиливается. — Как вы?

— Все хорошо. Здесь слишком много дождей, хотя и...

Я перебила ее:

— Была ли почта для меня после того, как я уехала? Приходили ли письма?

— Письма?

Я старалась оставаться спокойной.

— От доктора Дювергера. Или... какое-нибудь с иностранной маркой. Приходило что-нибудь?

— Нет. Но... ты не нашла его? Почему ты тогда не приезжаешь домой? И... это, ну, ты понимаешь. Как все проходит?

Я на секунду замешкалась, а помехи на линии все усиливались.

— Сидония? Ты еще там? — Голос миссис Барлоу доносился откуда-то издалека.

— Да. Синнабар в порядке? — почти кричала я.

— Ну, она... — начала миссис Барлоу, а затем связь прервалась.

— Миссис Барлоу? — кричала я в трубку, но там была тишина, а потом частые повторяющиеся гудки.

Я подошла к кассиру и заплатила за звонок, а затем, уставшая и подавленная, вернулась в отель и села в холле, ничего не видя вокруг.

Мистер Рассел остановился передо мной.

— Вас нигде не видно, мисс О'Шиа, — заговорил он. — Даже в столовой.

Я печально улыбнулась.

— Да. Я была... занята. Я ем или в своей комнате или... — И тогда я поняла, как мало все это время ела.

— Мы с миссис Рассел уезжаем завтра в Эс-Сувейру, но мы подумали, что сегодня днем можно посетить Сад Мажорель, — сказал он мне. — Это не очень далеко, в северо-западной части города. Вы слышали о нем?

Я покачала головой.

— Вы видели эти картины? — спросил он, указывая на акварели на стене. — Они продаются; многие люди, которые останавливаются здесь, хотят привезти домой изображения Марокко. Une passion Marocaine[49] , как они говорят. Они идут по хорошей цене. Некоторые из них написаны Жаком Мажорелем, — сообщил он.