Шафрановые врата
Шрифт:
— А я мадам Одет. Это Лулу, — добавила она, и маленькая собачка посмотрела на нее, ее рот приоткрылся, розовый язычок высунулся и дрожал, как будто она задыхалась от жары.
— Вам нравится этот сад? — спросила я.
Она улыбнулась, заметно оживившись.
— О да, милочка. Я прихожу сюда каждый день. Мой сын приводит меня после обеда и забирает в пять. Уже около пяти?
— Думаю, да, мадам. Вы живете недалеко? — Я потянулась к Лулу, но уголок ее крошечного рта предупреждающе поднялся, и я отдернула руку.
— Да. Я живу в Марракеше
Она замолчала, глядя вдаль. Лулу зевала, расслабившись на руках у старушки.
Мадам Одет перевела взгляд на меня.
— Но она неприятная, моя невестка. Каждый день какие-то проблемы. Я устаю, слушая, как она говорит моему сыну, что делать, и жалуется на это и на то. Поэтому я прихожу сюда и любуюсь садом. — Она посмотрела на заросли бамбука. — Мой сын приводит меня сюда, — повторила она. — Здесь меня никто не беспокоит, и мне не приходится слушать ворчание моей невестки. Лулу и я проводим много времени среди деревьев и цветов.
Я кивнула и наклонилась, чтобы поднять упавший цветок бугенвиллеи и заглянуть в его глубокую красную сердцевину.
— А вы, мадемуазель? Вы тоже живете в Марракеше? — спросила мадам Одет.
Я посмотрела вверх, качая головой.
— Нет.
— Вы решили навестить родных?
Я прикоснулась подбородком к бархату цветка.
— Я здесь, чтобы найти кое-кого, но... — Я снова потянулась к Лулу. На этот раз она позволила мне почесать ее за ухом. Я положила руку ей на спину. — Для меня это очень трудное испытание.
— Я живу в Марракеше много лет, — повторила она. — Жара Африки благотворно влияет на мои кости, хотя холодность моей невестки не слишком благоприятна для моего сердца. Но я знакома с многими французскими семьями. Когда мой муж служил в Иностранном легионе, каким же красавцем он был в своей униформе!
Она не смотрела на меня, а следила за моими пальцами, пробегающими вверх и вниз по спине собаки.
— Какой сегодня день? — спросила она, быстро переведя на меня взгляд.
— Вторник, — ответила я.
— Завтра будет дождь? — Ее глаза были молочно-синими, затуманенными катарактой.
Я покачала головой.
— Я так не думаю, мадам. Сейчас лето. Летом в Марракеше мало дождей. Разве не так?
— Я живу здесь много лет. Я старая, — сказала она. — Я забываю.
Я потрепала Лулу по голове, а затем поднялась.
— Я уверена, ваш сын скоро придет за вами, мадам Одет.
— Который час?
— Почти пять, — ответила я.
— Он придет в пять. Он придет сюда ко мне. «Жди меня под банановой пальмой, маман», — говорит он мне. Я всегда жду его.
— Хорошо. До свидания, мадам. И Лулу, — добавила я, касаясь напоследок шелкового уха собаки. Она нервно дернулась, словно сгоняя муху.
— Кого вы ищете, мадемуазель? — спросила мадам Одет, глядя на меня. Ее лицо было в тени кроны дерева.
— Дювергеров, мадам, — сказала я, не ожидая, что услышу
— Марселя и Аделаиду? — неожиданно уточнила она, и я открыла рот, затем закрыла и снова села рядом с ней.
— Да-да, мадам Одет. Семью Марселя Дювергера. Вы знали их? — спросила я, все еще не смея надеяться на удачу.
Она кивнула.
— Марсель и Аделаида, о да! И их сын... Я помню эту трагедию. Я помню прошлое, мадемуазель. Я помню прошлые дни, но, к сожалению, забываю, что было сегодня. У них был сын. Это такая трагедия! — Помолчав, она добавила: — У меня есть сын.
— Их сын Гийом. Да, я знаю, он утонул.
Она изучала меня, склонив голову набок, ее глаза вдруг ожили, хотя радужные оболочки оставались затуманенными из-за катаракты.
— И был старший сын.
— Этьен. Вы знаете Этьена? — Я вдруг стала говорить быстро и громко.
— Я что-то помню. Умный молодой человек. Он уехал в Париж.
— Да-да, это он, мадам Одет. Вы... вы видели его? Недавно?
Она погладила собаку по груди.
— Нет. Но я никуда не хожу, кроме как сюда. Мой сын не позволяет мне выходить сейчас. Я старая. Я забываю, — сказала она, качая головой. — Они умерли несколько лет назад. Сначала Аделаида, а потом бедный Марсель. Нет больше Дювергеров в Ла Виль Нувель. Он был доктором.
— Да. Да, Этьен доктор, — сказала я, кивками поощряя ее.
— Нет. Марсель. Много врачей работало на разведывательную службу, — сказала она. — Когда мы захватили власть в Марокко, французские врачи оказались особенно полезными в качестве агентов и способствовали завоеванию Марокко, — сообщила она; ее голос понизился до шепота, как будто лазутчики неприятеля спрятались за деревьями и кустами вокруг нас. — Мой муж много рассказывал мне о разведке. Да, — задумчиво произнесла она, — они не всегда были просто врачами.
Я отклонилась назад; сидя близко к ней, я ощущала запах ее зубных протезов и аромат пудры «Сирень», хотя не была уверена, исходил ли он от нее самой или же от собаки на ее руках. Раздражение переполняло меня, и я закрыла глаза. Меня не волновало, что отец Этьена сделал или чего не сделал много лет назад.
— Человек, которого вы ищете, моя дорогая, — сказала она, и я открыла глаза.
— Да?
— Это мужчина или женщина?
— Мужчина. Я пытаюсь найти Этьена Дювергера.
— А он хочет, чтобы его нашли?
Сначала я пропустила ее слова мимо ушей, а потом переспросила:
— Хочет?
Старушка странно улыбнулась.
— Иногда... если кого-то не можешь найти, это значит, что он спрятался. Мой муж рассказывал мне много историй о тех, кто не хотел быть найденным.
Я не желала думать об этом, хотя, как только я приехала сюда, у меня возникла такая мысль, напоминавшая крошечный узелок где-то в дальнем углу моего сознания. Что, если Этьен действительно был в Марракеше и видел меня, но не подошел, потому что он, как только что сказала мадам Одет, не желает быть найденным?