Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком
Шрифт:
Помимо такого рода домов, иногда шестиэтажных, а то и выше, плохо замощенных улиц и громкого скрипа колес, жителей, большинство которых распутники и распутницы, безобразники и безобразницы, эти жилища непригодны для жилья из-за отсутствия в них света и воздуха. Поселившийся в них оказывается либо рядом с отхожим местом, либо находит свою печь непригодной для топки, либо обнаруживает в своей комнате мышей и крыс, а за стеной шумного, наглого соседа, распевающего или играющего на чем-то днем и ночью, пьющего и веселящегося с проститутками, громко хохочущего и кричащего. Что уж и говорить о расположении дверей и окон, о коридорах с кирпичными полами, о тонких стенах, о каминах, напоминающих гробницы — это первое, что бросается в глаза входящему в жилища, которые годятся в качестве разве что келий для монахов-отшельников, а не квартир для семейных людей. Удивительнее всего, что двери домов всегда открыты. Обязанности привратников выполняют ремесленники и мастеровые, сидящие в своих лавочках круглые сутки. Кто-то из них шьет, кто-то чинит обувь и тому подобное. Любой прохожий может подняться по лестнице беспрепятственно. Привратник, занятый своим делом, редко на кого обращает внимание. По всем этим причинам безобразий в Париже творится больше, чем в Лондоне. Красивые дома и широкие улицы появились лишь недавно. Не знаю, как мог Париж с его ветхими домами и грязными улицами приобрести славу
— Девушки, оттирающие пороги, — вставил ал-Фарйак.
— Соблазнительные девушки, — откликнулась жена и продолжала:
— …великолепные квартиры, удобные лестницы, покрытые мягкими коврами — Богом клянусь, подняться там на пятьдесят ступеней легче, чем здесь на десять. А эти чудесные камины, покрытые блестящими металлическими пластинами, которые начищаются каждое утро! А прекрасно застекленные окна и своды! А кухни с газовыми плитами и с горячей водой! А молодые служанки — у любой из них самый высокопоставленный господин из наших мечтал бы быть слугой или поваром.
— Доедать объедки, — прокомментировал ал-Фарйак.
— Или подлизывать, — сказала жена и продолжала:
— А прекрасная река Темза, по которой летом ходят пароходы в пригороды Лондона! На них играет музыка, они всегда полны мужчин, женщин и детей и напоминают цветущие сады. И многочисленные сады во всех концах города, которые называют парками отдыха! Тем, кто живет в комнате, выходящей окнами на такой парк, кажется, будто он в сельской местности. А стоит ему пройти несколько шагов, как он увидит множество гуляющих людей. И фонари, горящие на всех улицах и в магазинах. Их так много, что, находясь в начале улицы и посмотрев вдаль, ты будешь поражен этим прекрасным видом, подумаешь, что это звезды, выстроившиеся в один ряд. Париж может хвалить лишь тот, кто не бывал в Лондоне или прожил в нем всего несколько дней и не знает языка его жителей. А как любезны хозяйки квартир, как радушно относятся к своим жильцам, будь они иностранцы или нет! Иностранец, снявший жилье, тут же становится членом семьи. И хозяйка квартиры, и служанка, которая и на служанку-то не похожа, приветливы и обходительны с ним, услужливы — они готовят ему, покупают продукты на рынке, приносят каждый день горячую воду, разжигают огонь в камине, чистят обувь. Клянусь жизнью, постоялец, разговаривая с ними, может в самый короткий срок выучить английский язык. А в Париже снявший квартиру в одном из этих домов может однажды ночью умереть, и об этом никто не узнает. Привратник находится далеко, и в большей части домов нет даже звонка, по которому можно его вызвать. Лондонские торговцы торгуют честно, они очень вежливы и терпеливы с покупателями. Парижские не идут с ними ни в какое сравнение, они готовы с покупателя шкуру содрать, тем более, если тот иностранец. В подражание лондонским торговцам они стали наклеивать на свои товары ценники. Но берегись! Предполагается, что оценивший свой товар в сто франков может продать его за восемьдесят. Образцы таких товаров выставлены в витрине. Но если ты хочешь купить этот товар, он приносит тебе гораздо худший и клянется, что это из тех же самых образцов. И не перестает тебя уверять, уговаривать и клясться, пока ты из-за своей застенчивости либо, не желая вступать в конфликт, не купишь его. Нередко они подсовывают покупателю фальшивые деньги. А самые большие мошенники в этом городе — торговцы едой и напитками. Они обвешивают и обманывают покупателей, как никто другой. Продающий что-то на вес кидает покупку на весы с недовольным видом, словно, сердясь на твое недоверие или на сами весы, и не дождавшись, пока чаши уравновесятся, ловко снимает и вручает тебе. А если ты посылаешь к нему слугу или сына купить какую-то мелочь, он выражает еще большее неудовольствие. Не говоря уже о его махинациях с ценами, которые он то и дело меняет в зависимости от времени и ситуации.
Подобной ловкостью отличаются продающие товары не только на вес, но и на метры.
Что же касается мест прогулок и развлечений в Париже, как сад Пале-Рояль и другие, то язык увидевшего Сады Кримон, Воксхолл или Рошевил в окрестностях Лондона{354} и многочисленные сады в самом городе, клянусь жизнью, не повернется сравнивать с ними какие-то другие. Конечно, сад Пале-Рояль, хотя и невелик, но красив и находится в центре города, однако в нем каждый день собирается столько распутников и распутниц, что его можно назвать средоточием греха. Женщины там охотятся на мужчин. Женщина садится на скамейку, где сидит незнакомый, понравившийся ей мужчина. В руке у него книга, которую он читает, а у нее платочек, который она вышивает. Он, после каждого прочитанного в книжке слова бросает взгляд на женщину, она также, сделав стежок, поглядывает на него, и они поднимаются со скамейки уже страстно влюбленными друг в друга. А на следующий день оба, и он, и она, меняют место и предмет любви.
Если же говорить о красоте, то красоту женщин Парижа и женщин Лондона нельзя сравнивать: ту, что в Лондоне находят грубой или малопривлекательной, в Париже сочтут изящной. Здесь красоту высоко ценят, за нее дорого платят и из-за нее соперничают. Меня очень удивляет, почему лондонская красавица носит что попало, тогда, как парижская уродина щеголяет в шелках и кашемире. И в Лондоне танцзалы открыты каждый вечер, а в Париже только три раза в неделю. На многих лондонских улицах день и ночь играет музыка и поют хорошенькие девушки безо всякого стеснения и бесплатно. В Париже это редкость.
А главное, за что хвалят Париж, это приятные заведения, где можно выпить вина или кофе, и где в помещении или на террасе сидят мужчины и женщины, лицом или спиной друг к другу. Неужели только за возможность посидеть на стуле все в один голос восхваляют этот город и отдают ему предпочтение как самому красивому в мире? А если вспомнить скромность молодых англичан, их вежливое обращение с женщинами и в домах, и на улицах?! Разве можно сравнить с ними молодых французов, этих грубиянов, подмигивающих женщинам, и порядочным, и продажным. При виде женщины, нагнувшейся завязать шнурок ботинка, они окружают ее кольцом и все более сжимают его.
— А что дальше? Расскажи-ка, что за этим следует!
— Неужели ты меня ревнуешь? А я просто говорю о том, что задыхаюсь в этом мире, где одним позволено все, а другим ничего. Да будь моя воля, я не стала бы есть из посуды, которой касались руки мужчины!
Во время этого разговора в дверь постучал какой-то мужчина. Ал-Фарйак открыл ему, не зная, стоил ли впускать его в дом. Мужчина сказал: «Я узнал о твоем приезде и пришел просить, чтобы ты учил меня арабскому языку. Я буду за это платить пятнадцать франков в месяц». Услышав эти слова, ал-Фарйакиййа, по своему обыкновению, рассмеялась и сказала мужу: «Вот тебе доказательство щедрости наших здешних друзей, которых громко восхваляет весь мир». Ал-Фарйак ответил гостю: «Я не хочу от тебя денег, плати мне тем, что будешь учить меня своему языку». Пришедший согласился. Несколько дней спустя его посетил также один парижский
Спустя еще несколько дней к нему явился один человек, читавший эту газету, и сказал: «Я прочел перевод твоей касыды, и она мне понравилась. Не хочешь ли ты обмениваться со мной уроками языка?» Ал-Фарйак согласился. Они начали встречаться, и через его посредничество ал-Фарйак познакомился с известным ученым мсье Катрмером{357}, который, в свою очередь, познакомил его с преподавателем арабского языка мсье Коссеном де Персевалем{358} и еще с одним преподавателем мсье Рено{359}. Но знакомство с ними было, как говорится «шапочным»{360}. Посетил ал-Фарйака и еще один господин, фамилия которого имеет приставку «де» — знак благородного происхождения — мсье де Бофор. У последнего была сестра, в доме которой находилась школа, где учились девушки из знатных семей. Когда наступило время экзаменов, она однажды вечером устроила у себя прием и пригласила на него ал-Фарйакиййю и ее мужа. Ал-Фарйак сказал жене: «Вот тебе пример щедрости людей. Ты давно жалуешься на одиночество и на скупость твоих новых знакомых, которые не оказывают тебе никакого внимания. В стране англичан тебя приглашали и знакомые и незнакомые. Иногда тебе это даже досаждало: надо было постоянно менять платье, есть в непривычное время и отказываться от курения. Теперь можешь радоваться — у нас здесь добрые и гостеприимные друзья». Жена согласилась, что все они хорошие и достойные люди. Вечер у сестры упомянутого «де» они провели приятно и с удовольствием. Вернувшись домой в хорошем настроении, ал-Фарйакиййа подтвердила: «Да, Бофор очень воспитанный и любезный человек. И я не ожидала, что француженки могут быть такими веселыми и приветливыми. Мне нравится, как они говорят — певуче и слегка в нос, это придает французскому языку в их устах особую приятность. А у детей произношение еще приятней». Ал-Фарйак сказал: «Очевидно, арабам тоже нравится эта гнусавость. Мой господин автор «Словаря» определил значение глаголов нахима и танаххама как «выталкивать что-то из своей груди через нос», а глагола нахама как «играть и петь наилучшим образом». Ал-Фарйакиййа засмеялась и сказала: «Наверное, твой господин был влюблен в женщину, которая гнусавила. Боюсь, как бы ты от него не заразился. Я согласна, что гнусавость, картавость и даже шепелявость могут быть приятны у молодых людей и девушек. Но разве приятно молодой девушке слушать гнусавящего и шепелявящего старика?
В Париже мне нравится также, что люди на улице не смеются над иностранцем, одетым и ведущим себя не так, как они, в отличие от лондонского простонародья, которое их оскорбляет. Случается, что кто-то даже подзывает к себе иностранца издалека только для того, чтобы обругать его и обозвать проклятым чужаком. Или я ошибаюсь?» «Нет, ты права, все согласны в том, что рабочие и другие простые люди в Париже очень вежливы и обходительны».
Они еще некоторое время сравнивали Париж и Лондон. Ал-Фарйакиййе больше всего не нравилось в Париже то, что в дома позволено входить женщинам всех сортов. Она утверждала, что в Лондоне порядки гораздо строже. Муж не отрицал, что лондонские дома удобнее — лестницы в них короче, жильцов меньше, и они не шумят, что пороги моются каждый день, кухни чище, комнаты обставлены лучше, на полах добротные ковры. Но отмечал, что в этих домах чаще случаются пожары, тогда как парижские более устойчивы к такой опасности, да и внешне выглядят более привлекательно. А то, что в Лондоне в них проституток не допускают, а в Париже им разрешают туда входить, объясняется, на его взгляд, тем, что парижские проститутки ведут себя более прилично. Лондонские злоупотребляют выпивкой и ведут себя непристойно. Есть и еще одна причина: все парижские проститутки известны полиции и зарегистрированы там. Поэтому они не осмеливаются переступать границ приличия. Лондонские же ничего не стесняются.
Между тем ал-Фарйакиййю по-прежнему мучили сердцебиения, они продолжались по нескольку дней, потом отпускали ее. В один из таких перерывов она вновь была приглашена на обед к сестре де Бофора. Они поехали туда с мужем и не переставали удивляться гостеприимству, к которому в Париже не привыкли. Потом болезнь ал-Фарйакиййи усилилась, и она слегла. Ее лечили два врача-австрийца, и она немного оправилась. Тем временем сестра де Бофора вышла замуж за человека по имени Ледос. Когда ее брат пришел однажды навестить ал-Фарйака и увидел ал-Фарйакиййю, стонущую и жалующуюся на боли, он посоветовал ее мужу обратиться к мужу его сестры, сказав, что он большой знаток лечебных трав и уже многих вылечил от этой болезни. Ал-Фарйак поехал к этому человеку и попросил его осмотреть жену. Тот ответил, что не имеет официального разрешения на лечение больных, но готов осмотреть больную и, возможно, излечить ее. Он прописал ал-Фарйакиййе пить отвар из трав и прислал ей шесть листиков нужной травы. Когда эти листики закончились, ал-Фарйак попросил еще. К ним приехала сестра де Бофора, жена самозваного врача, и заявила, что они должны заплатить за листики пятьдесят франков. Услышав эти слова, ал-Фарйакиййа вскочила на ноги и закричала: «Тебе не стыдно требовать такие деньги за шесть листочков травы, когда твой муж даже не врач?!» Ал-Фарйак пытался напомнить жене, что эта женщина дважды приглашала их на чай и на кофе, угощала халвой и сладкими пирогами, и поэтому не надо так грубо с ней разговаривать. После долгих споров и перепалки сестра «де» согласилась взять половину названной суммы. Ал-Фарйак вручил ей деньги, и она удалилась с проклятиями. Брат ее перестал бывать в доме супругов. Таких самозваных докторов немало. Познакомившись с иностранцем, он ему улыбается, привечает его, тот приглашает врача к себе, и он ходит к нему в дом, а как только заметит, что иностранец кашляет или еще что, сразу прописывает ему лекарство. Потом требует с него плату за каждый визит с момента их знакомства и зовет соседей в свидетели, что он часто посещал этот дом, поскольку болезнь оказалась хронической. А главарь этой шайки некий Д’Алекс, врач-самозванец, живущий в Лондоне, на улице Бернерз-стрит № 61, Оксфорд-стрит (61 Berner’s Street, Oxford Street).