Шальная мельница
Шрифт:
Но еще… дышит.
— Ступайте… да поторопитесь.
Выбраться из приюта и направиться, следуя подсказкам местных, через двор прямиком в сердце Великой Бальги.
Еще немного по брусчатке, и обмерла резко я у огромных дверей, окончательно прибитая прозрением.
Наконец-то за эти пару (быть может, уже даже несколько, не знаю) месяцев я одна. Без видимого надзора, опеки Хельмута и Беаты. Бежать? Может, ну его всё… и бежать? Но куда… и есть ли зачем? Ведь я и доселе не была пленницей. Никто меня силой не удерживал, напротив — добродушно приютили. Да, не сразу осознала это, боялась всего. Но… волей-неволей, здесь пока — мой дом, как и сказала Беата. А прорываться к своим, к русским, даже учитывая, временами, вспышки национализма в этом крае, нынче (с открывшимися
Так что, не к кому бежать и некого искать. Шалевского? Если он еще жив (если все же это — постапокалиптическое будущее), то наверняка забыл уже меня, доживает свой век с женой… и детьми.
А если прошлое — то тут и думать не о чем.
Глубокий вдох — сделать выбор: уверенный, отчаянный шаг вперед.
По крайней мере, хоть принесу какую-то пользу… Или, хотя бы, просто не сдамся в лапы этого темного упертого лба, мерзкого "старикашки" Хорста.
…
— Риттербрюдер[11] Генрих? — переспросил мужчина.
— Да, фон Мендель. Мне он срочно нужен. Пожалуйста, подскажите, где я могу его найти?
… и вновь, едва не срываясь на бег, стыдясь пытливых глаз, мчать в указанном направлении. Подняться наверх крутой лестницей, поворот налево и смело забарабанить в огромную, тяжелую деревянную дверь.
Шорох, неспешные шаги, радушные разговоры, и даже смех слышится. Еще немного — и скрипнули завесы, дрогнуло полотно.
Молодой, чуть старше тридцати на вид, с короткой бородой, усами, длинными до самых плеч (несмелой волной) волосами, грустными голубыми, как небо, глазами. Лицо воина, рыцаря, но… никак не монаха. Однако… одежда его говорила об обратном: длинный белый кафтан, а поверх него плащ… так же белый, но с большим, лапчатым, с длинным нижним лучом, черным крестом Крестоносца. Тевтонца.
Добрая улыбка, взгляд полный участия и заинтересованности.
— Да, я могу Вам помочь?
— Я ищу Генриха фон Менделя. У меня срочное дело к нему.
— Это — я. Проходите…
— Ладно, потом договорим, — недовольно поморщился от раздражения какой-то мужчина и торопливо вышел за дверь, учтиво оставляя нас наедине. Провести незнакомца взглядом, а затем смело и с вызовом уставиться в глаза нашей «надежде»…
— То, что он там творит, это — нечто ужасное, несуразное. Так нельзя… Я понимаю, что на всё воля Божья, однако… не до такой же степени стоит всё запускать. Зачем тогда, вообще, заниматься врачеванием, если, в итоге…. только ссадины лечить?
Отчаянный, полный мольбы взгляд мужчине в глаза.
Стоит серьезный, даже не шевелится. Жадно изучает мое лицо своим колким, заледеневшим взором.
Тягучая тишина — и, наконец-то, видимо, проигрывает моему ожиданию. Разворот к своему столу, поправил бумаги.
— А Вы, я так полагаю, знаете…. как его спасти?
— Нет, конечно…. не со стопроцентной уверенностью, но… есть предположения. Хотя бы, это будут попытки, а не жуткое опускание рук и передача эстафеты священнику.
Внезапно разворот, взгляд мне в глаза:
— Стопроцентной? Эстафеты?
Обомлела я, пришпиленная собственными промахами. Чувствую, как начинаю краснеть.
— Это… такие выражения.
— Я знаю, что это, и что они означают. Просто, удивлен, что и Вы… в сеем осведомлены.
— Разве это сейчас так важно? — поражаюсь его пассивности, медлительности, безучастности. — Он же там умирает. Дорога каждая секунда.
— Тогда, — вдруг скривился, — я всё еще жду резонные доводы, чтобы смело передать скипетр правления судьбами в достойные руки, отобрав у давно зарекомендовавшего себя Хорста как хорошего доктора. Да, может, он не настолько продвинутый, как Ваш Хельмут. Я слышал, что и он прибыл сюда. А Вы, судя по всему, с ним. Та
Оторопела я от заявленного. Но я — ведь не медик… что я могу сказать? Только так, напутствовать ловкого и умного своего Врача.
— Я жду, — не выдерживает.
И вновь нервические шаги по кабинету, замер около своего стула, уперся руками в спинку. Пристальный взгляд на меня.
Тяжело сглотнула слюну.
— Ваш Хорст утверждает, что… кровопускание еще никому не повредило. И пусть, наверняка, это был элементарный сарказм, однако прозвучало уж слишком самоуверенно и реалистично. И если сие — правда, то я совсем уж не согласна с таким мнением. Мои знания говорят… о радикально противоположном. Очень многие погибают даже не от самых повреждений, разрывов тканей или инфекции, а от банальной потери крови, пусть и не в полном объеме. Ее в теле человека несколько литров. Если не ошибаюсь, у взрослого — пять или около того, но это не значит, что надо высосать всё до дна, чтобы больной умер. Пока довезли мужчину — уже сколько потерял, а затем, судя по вздутости живота, внутреннее кровотечение у него происходит. Но ваш Лекарь отказался даже заглянуть внутрь, осмотреть внутренности, может, где зашить надо, где артерию пережать, пока тромб там образуется, не знаю. Я не хирург. И, тем не менее, ничего! И зачем вслепую прижигание? Да что это за средневековая пытка? Зашить, обработать мазями, маслом, Хельмут и Беата отличные мастера в этом деле. При мне подобные случаи не раз вылечивали. А Ваш Хорст — вообще, думает, что где-то в районе брюшины, находится сердце, в то время как оно строго всегда вверху, слева под ребрами — если, конечно, не считать исключения из правил в плане мутаций. Но это бывает безумно редко, о чем и не следует вообще вспоминать. Сейчас же наша задача обследовать кишечник, ибо, вероятнее всего, именно он поврежден, — немного помолчав, осмеливаюсь на самое, что не есть, терзающее душу. — Нельзя быть таким… как Ваш этот… Лекарь. Это — даже не упертая глыба, простите на слове. А — Осел. Мир меняется — а он все время на одном уровне. Так нельзя…. по крайней мере, если ты не Бог. Ой, простите. В смысле, если ты не способен уже обретенными знаниями найти панацею от всех существующих болезней и бед.
Вздернул бровями фон Мендель, повел головой в сторону, скривился. Шумно вздохнул.
— Ваш Хорст уже смирился со смертью этого молодого человека. Позвал ему уже даже священника. А ведь у парня — вся жизнь впереди, наверняка есть жена и дети. Позвольте нам с Хельмутом попытаться спасти его. Это — не колдовство, как кто-то может подумать, и даже не, мать ее, Наука, от которой Вы все так шарахаетесь. Это — элементарное видение мира как он есть. У вас слегка рвется одежина (ладно, пусть не «слегка»), но Вы же ее зашиваете. Да? Ладно, пусть не Вы, но за Вас. Не выбрасываете же сразу? Верно?
Короткая, колкая ухмылка. Молчит.
— А здесь — жизнь. Если есть хоть шанс — разве не грех… бездействовать?
Глаза сверкали странной воодушевленностью, отчего ставало не по себе.
— Так как? — отчаянно шепчу, невольно сложив руки перед собой, словно в молитве.
Вдруг шаг в сторону Генриха, еще миг — и пристальный, проникающий в самую душу, взгляд мне в очи.
Коротко кивнул головой.
— Вот теперь я Вам верю. Ведите…
— Простите, уважаемые Господа, — резвые, уверенные шаги Генриха вперед, к столу, на котором едва заметно еще дышал раненный (без сознания). Несмело расталкивает в стороны помощниц (полусестер) Хорста да и немного отодвигает, все еще читающего на латыни молитвы, священника. Пристальный взгляд на моего Врача, на меня. — Прошу, приступайте.
Живо кинулась я вперед. Видимо, не сразу поверив своим глазам и ушам, Хельмут немного помедлил, но еще миг — и стремительно последовал моему примеру. Стянуть простынь, оголить живот.
— Принесите нож, иголку с ниткой, воду с тряпками.
— Воду и повязки прокипятите, дайте нам отдельно миску, чтобы руки хорошо вымыть. Cвечу, и вино.
— Что здесь происходит? — гневно взревел «Местный лекарь» и тут же кинулся к нам. Но замер у самого стола, не решаясь на активные действия при Риттербрюдере.