Шаман-гора
Шрифт:
— Дак вот и поучила бы, — невозмутимо отозвался Степан. — Надсмехаться-то все горазды.
На сопредельной территории раздалось весёлое шушуканье, которое периодически сопровождалось взрывами смеха. От выпитого спирта и усталости голова моя приятно кружилась, а глаза предательски слипались. После недолгой борьбы с самим собой и сном я отключился.
Проснулся я почувствовав кого-то постороннего рядом с собой. Сердце гулко забухало, а к лицу прилила кровь. Я уже знал, кто этот посторонний. Вернее, посторонняя. Я притянул склонённую надо мной голову и приник к её губам. Девушка испуганно охнула, но негромко, чтобы не разбудить остальных.
Превозмогая лёгкое сопротивление, я уложил девушку рядом с собой и накрыл одеялом. Луиза доверчиво прижалась ко мне и прошептала: — Любый мой, я сама пришла. Но прошу тебя, не обижай меня. Я ещё не готова.
И столько в её голосе было искренности и детской непосредственности, что у меня засвербело в горле. Я стал совершенно ручным. Теперь она могла вить из меня верёвки. Каким-то своим женским чутьём она это поняла и удовлетворённо улыбнулась.
Хотя в палатке было совершенно темно и я не мог видеть этой улыбки, готов поспорить на что угодно, что она, действительно, улыбнулась.
Я привлёк её к себе и, сгорая от нежности, стал осыпать поцелуями. Она неумело мне отвечала. С каждым поцелуем её губы наполнялись страстью и неуёмным желанием. В ней просыпалась самка. Однако, когда ситуация пыталась выйти из-под контроля, Луиза упиралась в мою грудь руками и шептала: — Мишенька, родненький, нет…
И я послушно отстранялся, давая своему телу прийти в себя.
Поверите ли, нет, но мы лежали совершенно обнажённые, и у меня даже в мыслях не было желания причинить ей обиду.
Мы губами и руками знакомились с сокровенными тайнами наших тел. Нам было хорошо.
Незаметно подкрался рассвет, и Луиза, испуганно ойкнув, высвободилась из моих рук. С лёгким шелестом она надевала на себя предметы женского туалета, а я представлял, какие места её совершенного тела ткань обнимает в этот момент.
Закончив с одеждой, она порывисто наклонилась ко мне и, одарив на прощание лёгким поцелуем, проскользнула на свою половину.
Три дня бушевал шторм и лил дождь. Трое суток Амур показывал свой нрав. Но это были самые счастливые дни и ночи за всё время моего пребывания в девятнадцатом веке. Каждая из этих ночей не походила на другую. Это были ночи страсти и любви.
Глава 17
Кто такие ачаны и герои крепости Ачан?
Что такое судьба? Как понять все её зигзаги? Почему она в те или иные моменты жизни заставляет нас поступать так, а не иначе? До каких границ может простираться везение? Или это тоже происки Провидения, или, иначе говоря, перст судьбы? На эти вопросы я попытался дать ответ после произошедших вслед за штормом событий.
Минуло три дня нашего вынужденного сидения в ожидании, когда разгулявшаяся стихия сжалится над нами и выпустит из своего капкана. И вот под утро четвёртых суток мы были разбужены чириканьем птиц. Природа, словно уставшая женщина, выплеснула все свои негативные эмоции и успокоилась, став ласковой и умиротворённой. Наш плавучий дом вновь поймал течение Амура и устремился вниз, навстречу неизвестности. Что ожидает нас там?
Мы со Степаном, подрабатывая рулевыми вёслами, старались не отдалятся от берега. Я стоял на корме и не спеша ворочал тяжёлой рукоятью весла, искоса поглядывая в сторону постоянно перешёптывающихся и хихикающих девушек.
Крестьянская девушка с экзотическим именем, манерами и образованностью выпускницы института благородных девиц всё основательней занимала место в моём сердце. При мыслях о ней в висках начинала неистово пульсировать кровь, а руки гореть, вспоминая упругую бархатистость покорного девичьего тела. Перед глазами стоял сладкий туман воспоминаний о прошедшей бессонной ночи. Я встряхивал головой, пытаясь отогнать сладкие образы прошлой ночи и ещё крепче сжимал в руках шероховатое древко весла. Но попытка забыться за работой положительных результатов не приносила. Моё тело не желало подчиняться разуму. Оно жило самостоятельной жизнью, и каждая его клетка помнила жар другого, бесстыдного в своих желаниях, но целомудренного тела. Я был уверен, что с Луизой происходит нечто подобное и что прошедшая ночь нас нисколько не насытила, а лишь усилила наши желания. Разум говорил мне, что я поступаю нечестно, что у наших отношений нет будущего, но губы, словно насмехаясь над потугами честного разума, сами вспоминали плавные изгибы девичьего тела, а обоняние услужливо туманило разум запахами ночной страсти.
«Пропал боец, — подумал я о себе как о ком-то постороннем. — На девчонке сломался». Но почему-то эта мысль меня нисколько не встревожила, а наоборот, заставила глупо улыбаться, встречая брошенный в мою сторону взгляд.
— Степан, — окликнул я казака, стараясь уйти от раздиравших мою душу противоречий. — Рассказал бы нам что-нибудь о героических делах своих предков…
— Дак нам это запросто. С превеликим нашим удовольствием. Вот кабы ещё зазноба моя поднесла нам по маненькой… Для складной речистости и услады слуха.
Зазноба презрительно фыркнула и отворотила заалевшее лицо в сторону. Вот это номер! Наша неопалимая Катерина засмущалась. Да и, по сути сказать, было отчего. Впервые на людях Степан назвал её своей зазнобой. Несомненно, что противоречивой гордячке было страшно приятно от этого иносказательного признания казака.
Но вслух она произнесла совершенно другое: — И сколько у тебя таких зазноб, которые по тебе сохнут по всем эвтим берегам?
— Не губи, кралечка, своими недовериями! — вполне искренне воскликнул Степан. — Токмо ты да такая же вострая и гибкая станом моя верная подруженька.
При последних словах Степан выдернул из ножен шашку и, покрутив её перед собой, одним ловким движением кисти вернул на место.
Катерина зарделась ещё больше и, не зная, куда деть руки, в волнении затеребила ими край передника.
— Вам бы токмо надсмешки разны строить, Степан Северьянович, — почему-то назвала она казака по имени-отчеству.
— А что, Катерина, по-моему, он не брешет? — засмеявшись, поддержал я Степана. — Надо бы уважить воздыхателя. А не то сгинет он в огне неразделенной страсти.