Шамбала

Дмитриева Алина

– Тебе тоже лучше не соваться в город…

– Девочка, ты забыла: я свободен, как ветер, и никто не увидит меня, пока я сам этого не захочу.

Далее шагали в молчании. Невозможно поддерживать беседу с тем, у кого эго зашкаливает все возможные пределы.

Прежде, чем спуститься к селу, взбираюсь на центральный холм: отлично видны ворота, ведущие к рудникам, и главные посты страж. Должно быть, власти усилили контроль над гражданами, опасаясь бунта из-за очередного введенного налога. Впрочем, Волчье Ущелье и без того находится у них на особом счету: Седьмая

Провинция, не в состоянии подчиниться ни одному из изданных законов, – и люди здесь, видимо, не так просты, как кажутся.

– Буду ждать темноты, – я спустилась и легла на пригорке, глядя в небо. – Иди в дом, или придется ночевать на улице, – я задумалась. – Хотя, ты же не просто так шел в город, – и уставилась в его темные глаза.

– Знать ты много не знаешь, но соображаешь неплохо.

На горизонте маячили птицы – ночные хищники – и копошились у леса осмелевшие зверьки. Уже стемнело достаточно, чтобы в безопасности возвратиться к границе, – но еще недостаточно, чтобы войти в село.

Едва силуэт Киану исчез из виду, как послышались чьи-то шаги. Сапоги отбивали уверенный ход по песочным камешкам; так ходят только те, в чьих руках сосредоточена хоть какая-то власть – местные жители часто испуганно перебирают стопами, в надежде скорей добраться до дома. Я достала нож из-за пояса, готовая обороняться не на жизнь, но насмерть. Годы наставничества Герда не выбили из меня первобытный страх, и сердце вновь готово было разорваться в клочья, когда шептала:

– Кто здесь?

– Ты кто?

– Вит? – облегченно выдохнула и спрятала нож.

– Ты что тут делаешь? – Из-за холма показалась фигура паренька.

– Прячусь от страж. Их слишком много сегодня.

Наши дома разделяет один трухлявый забор. Пока мы шли, я опасливо оглядывалась, труся.

– Что ты делаешь так поздно в городе? – спросила я.

– Носил одному старику лекарство. Он приплелся на своих двоих после полудня, лег на лавку и больше не вставал. Когда я пришел, дети помогали ему смыть с лица мел.

– Отец вернулся с завода?

– Нет. Думаю, они останутся там на ночь.

Внутри меня снова все переворачивалось. Я никогда не воспринимала подобное легко, как это удавалось Киану, Орли, Натаниэлю – всем, и никогда не могла смириться, пусть все кругом и твердили об этом. Внутри сидел барьер – нерушимая стена – и каждый раз какой-то колокол настойчиво звенел, не давая мне покоя.

– Осторожно, – прошептала и оттолкнула Вита назад.

Там, по главной улице, неспешно прохаживался солдат, поблескивая в скудном свете зарождающегося месяца своими форменными серебряными пуговицами. Мы скрылись за поваленным забором; залаяли сельские собаки, и тут нельзя было медлить. Мы опрометью кинулись к домам и бежали меж оградами, сквозь чьи-то посевы и огороды. В паранойе казалось, что нас заметили.

– Быстрее, Вит! – торопила.

Мы пробежали пять домов, и я увидала наши собственные. Тетка никогда не запирала заднюю дверь, ибо я часто возникала у их порога слишком неожиданно.

– Вит, к нам!

Мы обогнули заросли нескошенной травы и перепрыгнули

низкий, покошенный забор. Я рывком потянула на себя дверь; мы неуклюже ввалились в темноту.

– Святые угодники! Ну хватит уже! Мария, зови страж! – раздался голос тетки.

3

– На нас напали! Нас хотят ограбить!

– Нет-нет, – поспешила успокоить родительницу, – Бона, это мы, не кричите.

Мария скоро зажгла огарок свечи, и я, наконец, сумела разглядеть их сонные, уставшие лица, и ветхий, понурый дом. За много лет здесь почти ничего не изменилось, разве что краски еще больше потускнели, протерлась ткань простыней и тонких, как паутина, занавесок, да отсырели стены.

– Ах, что б вас! Весь город на ушах стоит. Почему вы бежали и врываетесь, точно черти какие?– она неодобрительно посмотрела на Вита.

– Мы… Я боялась, что нас увидела стражи.

– Ты невыносима, Армина, – тетка с усталостью водрузила свое нелегкое тело в кресло.

– Тебя не было восемь дней, – с укором произнесла Мария.

– Ну извини, принцесса, – со злостью отозвалась я.

– На нас напали, – продолжила она, – поэтому мама и кричала.

– Кто напал? – я скинула рюкзак и села на трухлявый стул.

– Какой-то бродяга. Беженец, наверное. Когда его пытали здесь, он сказал, что хотел бежать из Шестой провинции в Ас-Славию.

– Трусливая курица, – не сдержалась я.

– Что?

– Ничего.

– Чем это пахнет? – болезненно-худое лицо сестры скривилось.

Я совсем забыла, зачем проделала весь этот путь к дому тетки; принялась разбирать рюкзак.

– Я принесла рыбу, здесь немного крупы… и орехи. Для тебя, принцесса.

Мария немного подобрела и свернулась калачиком у старого дивана с кульком в руках. Сердце тетки, казалось, тоже растаяло. Все мои неудачи и принесенные им неудобства окупались с лихвой теми продуктами, которые удалось достать, благодаря неустанному труду.

Я завернула в бумагу большую рыбину и протянула Виту.

– Возьми. Я знаю, что Сфорца сегодня продала весь сыр и масло. Для Ми и Али хватит.

– Спасибо, – он не мог позволить себе отказаться.

Голодать могли все – только не дети.

– Вит, мама поранила ногу. У тебя есть лекарство?

Ее капризная манера требовать все подряд бросала меня в нервную дрожь.

– Мария, – начала я, но извечно благодарный юноша тут же выпалил:

– Разумеется. Я принесу сейчас же.

– Вит, не… – но он выскочил из дома через главную дверь.

– Мария, ты ведь знаешь, как туго они живут… не нужно отнимать у них последний хлеб. Эти мази они могут продать и жить несколько дней.

– Ничего подобного, – сурово отозвалась тетка.– у них своя корова, да еще на сносях. За сыр и масло дорого дают, и отец у них живой, работает на каменоломне, и сынок их врачует. За лекарства дают не меньше, чем за сыр с маслом. Да они живут лучше многих в этом городе!

– Тетя… – я закачала головой.