Шарада

Доун Нирай

И тут она открывает глаза и смотрит на меня, и я понимаю свою ошибку. Обычно при ней я не упоминаю девушек, возможно, потому что только сплю с ними. А теперь я прогово-рился про Шайен (что само по себе ужасно), и она за это уцепится.

Может, мне и стоит переключить ее внимание на что-то.

Но я отказываюсь от этой идеи, потому что мы уже и так крепко связаны между со-бой. Наши жизни слишком переплетены, и это последнее, что нужно нам сейчас. Мы оба ничего в этом не понимаем.

Хотя она воспримет все хорошо. Такие люди, как она, всегда так делают.

— Это девушка, с которой ты…

— Нет. — Я отворачиваюсь от нее.

— Ты уверен? Почему ты не смотришь на меня, Кольтон?

Я слышу в ее голосе улыбку, и мне хочется сделать то же самое. Она не часто улыбает-ся мне по-настоящему — счастливо и обнадеживающе. Но все это гребаная ложь, потому что между мной и Шайен нет ничего настоящего.

Я поворачиваюсь к маме лицом.

— Потому что ты говоришь глупости. Тебе больно? Ты сказала, что у тебя синяк на…

— Перестань менять тему.

Я падаю на диван.

— Вообще — то я уверен, что это ты меняешь тему.

Какая — то часть меня действительно хочет продолжения этого разговора. Как мы де-лали раньше. Большую часть своей жизни мы проводили только вдвоем, и она всегда была мамой, на которой держалось все. Если бы она могла проводить со мной больше времени, если бы не работала, то хотела бы быть со мной. Мы всегда были близки, и сейчас ощуща-лось то же самое. Как раньше, когда она не лысела или не падала, пытаясь сама вылезти из кровати.

Я хочу это удержать.

— Тебе нравится эта девушка! — За столь долгое время я вижу ее впервые такой оживленной. Она подкатывает коляску ближе ко мне. — Кольтон…

— Она мне не нравится, мам. Боже, ты говоришь так, будто мне двенадцать лет.

— Кто она?

Не знаю. Кто мы все вообще такие? Разве мы знаем кого-то по-настоящему? Черт, знаем ли мы сами себя? Я не могу ответить на эти вопросы.

— Подруга. — Я пожимаю плечами. Полагаю, так и есть, хотя и звучит чертовски странно. — Ничего особенного. Она из моего колледжа.

И тогда мы оба замолкаем, и я знаю, что чем-то ее разочаровываю. А может, все не так, и она просто хочет для меня большего.

Улыбка неожиданна. Глубокие линии пролегают на ее лбу, и она выглядит старше… больнее, так быстро.

— Я не хочу, чтобы ты был один.

Мое сердце останавливается, и я не сразу осознаю. Я не хочу заводить этот разговор с ней. От этой мысли мне хочется блевать, ударить что-то. Сделать что угодно, только не го-ворить с ней об этом.

— У меня все хорошо.

— Кольтон, я знаю…

— Нет. — Я качаю головой и встаю. — Мы не будем об этом, хорошо? Я просто хотел тебя проведать. Ты уверена, что с тобой все в порядке?

— Да,

доктор. Со мной все в порядке. Ты убедился.

Я встряхиваю головой, но не могу сказать, что она всего лишь шутит со мной. Шутит. Я не понимаю, как она вообще может это делать. Как она может не волноваться, зная о том, что происходит. Заставляя меня чувствовать себя придурком, потому что сама она справля-ется с этим гораздо лучше меня.

— Хочешь есть? Я могу приготовить обед.

Она мало ест, но пьет коктейли, которые ей так нравятся. Иногда она ест что-то лег-кое, супы и всякое такое.

— Не отказалась бы.

Я направляюсь на кухню и делаю нам по бутерброду, который она не станет есть. В холодильнике стоит большая кастрюля супа, поэтому я грею нам немного. Я съедаю тарел-ку, пока она ест свою порцию небольшими глотками. Она спрашивает меня об уроках, как и всегда.

Все это время надрывается мой мобильник, но я игнорирую его. Ненавижу возиться с этим дерьмом при ней.

— Я хочу татуировку, — ни с того ни с сего говорит мама. Я чуть не давлюсь лапшой. Она все время отчитывала меня за мои татуировки. Она их ненавидит. Считает их бессмыс-ленными, вот поэтому ее слова просто шокируют меня.

— Я думал, ты ненавидишь татуировки.

— Вкусы меняются.

Черт. Да. Меняются. Интересно, это не одна ли из тех вещей из списка, которые она решила сделать перед своей смертью?

— Ладно. — Я пожимаю плечами. — Когда-нибудь сходим.

— Скоро, — говорит мама.

И это простое слово режет меня словно нож, рассекая вниз от шеи. Внезапно мне больше не хочется вести ее делать татуировку. Если она не может сделать те вещи из своего списка, то не может и пойти. Иначе, это неправильно.

— Говорят, что это должно быть что-то важное. То… что я захочу забрать с собой.

— Что? — мой голос надламывается.

Мама улыбается.

— Я еще ничего не утверждаю. Просто пытаюсь выяснить подробности.

Оставшуюся часть обеда я стараюсь играть в ее счастливую игру. Кстати говоря, о ша-радах. Я упрекал Шай насчет этого, но посмотрите на меня. Вся моя чертова жизнь — игра.

После обеда я все убираю. Входит ее сиделка и улыбается мне, а мой мобильник снова разрывается. Это не оправдание, но я отвечаю на звонок. Я не лучше своего отца, потому что не могу оставаться рядом.

— Я должен идти. Кое-что нужно уладить. Хочешь, чтобы я помог тебе лечь перед уходом?

Мама зевает, и я знаю, что ей нужна моя помощь. Она слегка кивает мне, и я везу ее в комнату. Могу поклясться, она еще больше потеряла в весе. Как ребенка я беру ее на руки, кладу на кровать и снова целую ее лысую голову.