Шайтан-звезда
Шрифт:
Аль-Мунзир знал по опыту, что его широченные плечи и огромный рост приводят к смирению даже самых буйных крикунов, если обладатель плеч и роста сурово сдвинет брови. Потому он вышел вперед и встал перед шумным посетителем хаммама так, как, очевидно, встал в сказке перед глупым рыбаком выпущенный им из кувшина свирепый джинн.
– Чего тебе нужно, о молодец? – прервав свои возмущенные вопли, обратился к нему крикун. – Что ты стоишь и смотришь на меня глазом умаляющим? Может быть, ты еще заговоришь со мной речью уничтожающей, как этот обладатель крашеной бороды?
Он
– Как говорят арабы, верблюд, домогавшийся рогов, лишился ушей, – отвечал на это аль-Мунзир, несколько удивленный тем, что его рост и плечи не произвели должного впечатления.
– Ты рожден ничтожным глупцом и жалким трусом, ты боишься тронуться в путь темной ночью и прячешься в шатре в жаркий полдень! – на сей раз подобный ифриту посетитель хаммама завел речь, хоть и гнусную, но подобающую детям арабов.
– Я отважнее и доблестнее тебя и твоего отца, я гораздо выносливее в ночном пути, когда от холода дрожат даже звезды, и я смелее углублялся в полуденные долины, опаленные зноем! – с подобающей яростью произнес аль-Мунзир, предвидя увлекательное состязание в ругательствах, проклятиях и тому подобных славословиях.
Почуяв, что перед крикуном уже не бессловесный банщик, а равный противник, прочие посетители хаммама стали, сползая с лежанок, стягиваться к месту склоки.
– О аль-Мунзир, не причиняй ему вреда, – попросил Хабрур. – Разве ты не видишь, что он не отвечает за свои слова?
– Горе тебе, как это я не отвечаю за свои слова? – повернулся к нему склочный и сварливый собеседник Джабира. – Ты сам не отвечаешь за свои слова, и твой отец не отвечал за свои слова, и твой дед не отвечал…
– Ради Аллаха, замолчи! – подступил к нему Джеван-курд, которому это словесное состязание вовсе не понравилось. – Или я брошу тебя в водоем на посмешище всему хаммаму!
– Клянусь Аллахом, от твоих слов во мне прибавилось огня к огню! – отвечал ему этот человек, подобный свирепому ифриту. – Сейчас посмотрим, кто кого сбросит в водоем!
И он, слегка присев и разведя руки, пошел на Джевана, явно готовясь схватиться с ним, как это делают рыночные борцы.
– О Джеван, ты потеряешь в схватке набедренную повязку, и не он станет посмешищем, а ты! – удержал за плечо товарища аль-Мунзир. – Наше достоинство не потерпит урона, если мы откажемся от драки с бесноватым. Разве ты хочешь, чтобы хозяин хаммама послал за городской стражей и нас вывели отсюда с позором?
– С чего это я должен посылать за городской стражей? – высокомерно осведомился подобный ифриту.
Аль-Мунзир и Хабрур переглянулись.
– О правоверные! – обратился Хабрур к полуобнаженным мужчинам, столпившимся вокруг. – Мы – чужие в вашем городе! Разве этот человек – хозяин хаммама?
– Нет, разумеется, клянусь Аллахом! – первым отозвался весьма почтенный старец. – Я посещаю этот хаммам уже тридцать лет, и знал всех его хозяев поочередно. Но я впервые вижу этого человека.
– И мы впервые видим его! – подтвердили все прочие.
Самозванец потер рукой лоб.
– Горе мне, это не мой хаммам… – пробормотал он.
– Да это же гашишеед! –
– Разве те, кто потребляет гашиш, лезут в драку? – возразили ему. – Они предаются своим видениям! Вот сейчас ему кажется, будто он хозяин хаммама!..
Воспользовавшись тем, что возник спор о повадках и обычаях гашишеедов, Джеван-курд зашел за спину самозванцу и приблизился к нему настолько, что смог его обнюхать. Сделав из этого кое-какие выводы, он за спинами спорящих вернулся к аль-Мунзиру.
– Гашиш тут ни при чем, и ни одна из пяти разновидностей банджа тоже, – тихо сообщил он. – А виновато в этом бедствии плохое вино, знаешь, из тех вин, которые темные, точно ослиная спина, и горе виноторговцу, продающему людям такой товар. Не кислое оно, а перекисшее, и вкуса его не выдержит и самый неприхотливый бедуин, и бурлит оно в кувшине, точно ветры в брюхе! Очевидно, этот человек не нашел ничего лучшего – ведь тот, кто хочет выпить хорошего виноградного вина, должен знать, где его взять, а он тут, судя по всему, чужой.
– Хотя он и ведет себя, точно бесноватый, нужно присмотреть за ним, пока он не придет в себя, о любимые, – добавил, услышав эти слова, Хабрур ибн Оман. – Что, если мы уведем его отсюда? Ему на свежем воздухе непременно станет легче!
– Я бы отвел его к цирюльнику! – и, очевидно, вообразив, как цирюльник будет брить голову самозванцу, Джеван-курд весело рассмеялся.
Тут подобный ифриту встрепенулся. Опьянение не помешало ему расслышать слова Джевана-курда.
– Да разве я не царский сын? – завопил этот диковинный человек. – Разве в моем роду было мало воинов? Разве я не обязан растить длинные локоны, подобно воину, чтобы они лежали у меня на плечах в день битвы, а не брить голову, подобно купцу, который боится, что его в дальних странствиях одолеют вши?!
И он, придерживая левой рукой набедренную повязку, правую воздел ввысь, к куполу над водоемом, и громким голосом произнес такие стихи:
Я тот, кто всем известен в день сраженья, И джинн земной моей боится тени. Мое копье! Коль на него посмотрят — Увидят там зубцы, как полумесяц.Услышав эту удивительную в устах полуголого человека похвальбу, окружающие дружно расхохотались.
– О человек, реши сперва, кто ты – хозяин хаммама или отпрыск царского рода, – посоветовал ему аль-Мунзир.
– А может быть, ты – вазир повелителя правоверных? – не удержался Джеван-курд, за всю свою жизнь не научившийся удерживать за зубами веселое словцо. – Может быть, ты – повелитель Чин-Мачина?
– Повелитель Чин-Мачина? – переспросил самозванец, и вдруг его лицо озарилось восторгом узнавания. – И иранский шах? Да ведь они же подносили мне знатные дары – парчовые халаты и прекрасные ковры! Полосатые шелка и жемчужины – сколько захватит рука! И они мне вниманье дарили и так говорили: воистину у Аллаха есть рассказы слаще пирожного!