Шелковая императрица

Фреш Жозе

— Как удачно, что все мы сможем быть друг другу полезны! — согласился Буддхабадра. Черви-шелкопряды и тутовые деревья! Все это — в обмен на маленькую шкатулку, вырезанную в форме сердца, из сандалового дерева, которая лежала у него в кармане…

В таких обстоятельствах вопрос о возвращении в родной монастырь не имел однозначного ответа. Буддхабадра не доверял тупоголовому погонщику слона, который, хотя и честно ухаживал за своим толстокожим подопечным на обратном пути в Пешавар, совсем не умел держать язык за зубами. И настоятель принял решение.

Снова и снова вспоминал он теперь тот печальный момент, когда ему пришлось оставить прекрасного белого слона в одиночестве на перекрестке дороги,

ведущей в Кашгар. На ногах великана появились глубокие трещины, причинявшие ему страдания, и это все больше и больше мешало путешествию. Настоятель твердил себе, что его оправдывает следование высшим интересам, стремление помочь своей общине. Но даже из-за слона он был не вправе ставить под угрозу выполнение своего плана.

— Ты должен добиться от хозяина постоялого двора согласия на то, чтобы слон провел ночь в укрытии. Если я не появлюсь там в течение двух дней, значит, меня задержала буря… Ты заплатишь вперед за размещение слона в стойле, а потом самостоятельно пойдешь к монастырю. Предупредишь братьев, которые ждут меня. Ты объяснишь им, что я немного задерживаюсь, — так Буддхабадра наставлял погонщика, стоя на пронизывающем ледяном ветру на перекрестке дорог: по одной они только что пришли из Самье, а другая вела к вершинам Памира.

Он понимал: прибытие погонщика с новостью, что настоятель задерживается в горах, вызовет в монастыре настоящий переполох, но, несмотря на это, был уверен в правильности своего решения. Единственное, что мучило его теперь, — это мысль о великолепном животном, брошенном на смерть в заснеженных горах. И все это, по сути, из-за тщеславного желания произвести впечатление на обитателей Самье, прибыв на белом слоне!

Впрочем, Буддхабадра уже решил, что по возвращении в Пешавар немедленно отправит людей в леса на север Индии, чтобы отыскать другого взрослого белого слона, столь же великолепного и мощного. Освободившись от обузы, Буддхабадра благополучно добрался до одного из постоялых дворов и укрылся там от усилившейся к ночи снежной бури. Привычный к скользким горным склонам, аскет прикинул, что без слона он, может быть, всего через неделю предстанет перед Рамае сГампо. А потом останется только совершить путешествие в Лоян и передать драгоценную сутру Безупречной Пустоте.

Он уже представлял себе, как возьмет в руки заветный горшок с тутовым ростком, рассмотрит его глянцевые листья, поставит на полку в Пешаваре в лучшем и самом светлом уголке, будет заботиться о его благополучном росте… как червячки, полученные от Безупречной Пустоты, превратятся в куколок… И за все это великолепие он пожертвует лишь маленьким сандаловым сердечком! И тогда забудутся все беды и сомнения, преследовавшие его долгие месяцы.

Буддхабадра уже сталкивался со снежной бурей в горах, когда не разглядеть ни солнца, ни горных вершин, но понадеялся, что хорошо помнит дорогу, — зря! Не удивительно, что он спутал тропы и двинулся совсем в другую сторону, к Куче, вместо того чтобы идти прямо на юг, в Самье. Когда развиднелось, он попытался сделать поправку и теперь все больше углублялся в Гималаи по незнакомым тропам, пока не вышел к оазису Хотан, к югу от бассейна реки Тарим, — эта местность была настоящим царством холода.

Его одежда не годилась для настолько суровых мест: индиец так замерз, что плохо соображал и снова потерял ориентиры. Восемь дней Буддхабадра брел наугад, и силы постепенно покидали его. В конце концов он просто упал на снег, немного не дойдя до заброшенной хижины, какие изредка попадаются в этих краях, на Шелковом пути, некогда выстроенные кем-то для ночлега торговцев и паломников. И когда тело Буддхабадры уже покрывал слой снега, ему показалось, что его укутывает теплое одеяло. Хорошо, что той же тропой прошла вскоре труппа странствующих актеров.

Очнулся

Буддхабадра под косматой шкурой яка, и сидевшая рядом молодая женщина с лукавым взглядом, завидев, что он шевельнулся, поднесла ему плошку горячего супа. Индийцу начало даже казаться, что он уже умер и возродился в некоем благословенном краю.

— Где я? — пробормотал он, с трудом переводя дыхание после большого глотка, который влила в него незнакомка. Очевидно, она не говорила на санскрите, потому что только ободряюще кивала, улыбалась и что-то изображала руками. По мимике и жестам Буддхабадра вдруг догадался, кем она могла быть.

Вскоре он припомнил и хижину, к которой шел. Женщина протянула ему зеркальце из полированной бронзы, и он увидел, что совсем отощал, а лицо пятнают следы обморожений. Потом в комнату вошел пожилой человек. Буддхабадра сообразил, что это руководитель труппы, хотя никогда прежде не видал актеров без традиционного красного грима на лице — обязательного атрибута представлений. Бывалый комедиант ловко ощупал изможденное тело настоятеля монастыря, осмотрел обмороженные места и без слов выразительно показал, что очень доволен: пострадавший идет на поправку, хотя едва не замерз насмерть.

Оставшись наконец в одиночестве, Буддхабадра прежде всего проверил, на месте ли драгоценная шкатулка в форме сердечка, спрятанная в дорожном узелке, который теперь лежал рядом с ним. К счастью, она была в сохранности.

Буддхабадра сразу же снова начал обдумывать, как бы ему поскорее добраться до монастыря Самье. Должно быть, он повторно перепутал направления и ушел далеко на север, в сторону оазиса Турфан — «сверкающей жемчужины Шелкового пути»: города, привлекавшего бродячие труппы своей щедрой публикой. Обычно они стекались туда в начале весны. И все же Буддхабадра был слишком утомлен, чтобы поспешить расстаться с новыми попутчиками, заботливыми и внимательными, проявлявшими искреннее сочувствие. Пришлось временно изменить планы и продолжить путь на север, к Турфану. Полтора месяца Буддхабадра наблюдал за жизнью комедиантов, согревавших сердца обитателей горных селений игрой марионеток, театром теней и акробатическими этюдами, получая за это пищу и теплый кров где-нибудь в углу амбара.

В Турфане тревога, непрестанно мучившая настоятеля, заставила его наконец расстаться с дружелюбной компанией актеров. Довольно скоро в Лояне, в монастыре Познания Высших Благодеяний, будет ждать его Безупречная Пустота, ведь уже почти миновали назначенные три месяца с момента их расставания в обители Самье. Что он сделает, если решит, что Буддхабадра нарушил данное слово? Хуже того, как он поступит, если тот появится вдруг без его драгоценной рукописи? Сложная дилемма. Нужно ли вернуться в Самье и забрать свиток? Или, напротив, стоит воспользоваться тем, что он уже в Турфане, и прямиком отправиться в Лоян?

На дорогу до оазиса Хами требовалось около двадцати дней, затем еще десять — при удачном стечении обстоятельств, — чтобы попасть к Тысяче Пещер. Оттуда до Лояна еще пара месяцев пути. Выходит, дорога займет три месяца, а с заездом в Самье — еще целых четыре месяца: всего, значит, семь! Нет сомнения, это чересчур долго даже для такого терпеливого аскета, как Безупречная Пустота. Он наверняка придет к выводу, что Буддхабадра пренебрег обещанием.

Итак, еще раз… Допустим, Буддхабадра придет без сутры… Безупречная Пустота наверняка потребует детальный отчет, станет расспрашивать о мельчайших подробностях его злосчастного путешествия, заставившего индийца нарушить данное слово. Легко запутаться; к тому же у лоянского настоятеля могут иметься свои лазутчики… За эти месяцы до него может, допустим, дойти весть о пропавшем слоне или, того не легче, о том, что ни слон, ни настоятель вообще не возвращались в монастырь. Скверно!