Шелковая императрица
Шрифт:
— Но как глава своего министерства я делаю все возможное! Все входы и выходы под контролем. Я слежу за ежедневной инспекцией в императорских мастерских… Что еще я мог бы предпринять? — простонал министр.
— Не переживай. В надлежащее время Главная инспекция сама доложила бы о проблеме, не подними ты сейчас тревогу.
— Но эти подозрения бросают тень и на меня самого! Незаконный шелк наводнил столицу, а я и не подозреваю. Что, если бы я молчал и дальше? И почему мне — мне! — ничего не сообщили? Если главный инспектор считает меня недостойным доверия, моей репутации конец!
— Ну, полно… Репутация
— Разве само мое присутствие здесь не достаточно свидетельствует о том, что я во всем полагаюсь на вас? — засуетился Очевидная Добродетель, при всем своем простодушии почуяв намек и подчеркнуто-почтительно переходя с панибратского обращения на форму, принятую по этикету.
— Так-то лучше. Знай, что ты мне нужен. В одиночку мне ни за что не спасти государство от бедствий, в которые ввергает его Гао-цзун под влиянием этой злосчастной У-хоу; нам нужно держаться сообща. Конфуций писал: тот, кто не помнит об отдаленной перспективе, быстро садится на мель. — Префект величественно выпрямился, скрестив руки на груди.
Министр шелка, истинный конфуцианец, исполненный почтения к мудрости Учителя, согласно кивнул и рискнул спросить:
— Не будет ли чрезмерной дерзостью с моей стороны осведомиться, на кого вы рассчитываете в борьбе за благополучие Срединной империи?
— Назовем их… старой гвардией. Вначале нас было совсем немного: прежний первый министр, генерал Чжан и я, обеспокоенные внезапным возвышением этой узурпаторши. Но с каждым днем нас становилось все больше. Люди склонялись к этому один за другим, как ты! Всякому ведь ясно, сколь вредно для государства такое положение дел. Теперь нас много — поэтому мы и сможем добиться многого!
— Вы можете рассчитывать на мое усердие, на мою преданность и, безусловно, на мою скрытность… — прошептал министр шелка.
Он понимал, конечно, что оказался меж двух огней: с одной стороны, ему грозило вступить в прямое противостояние с У-хоу, а с другой — сделать своим недругом могущественного префекта.
Тяжелое квадратное лицо главного инспектора, его густые брови, нависавшие над узкими, как щелки, глазами, крепкая спина, не умевшая гнуться в соответствии с предписаниями этикета, создавали образ существа из металла, а не из плоти. Он не признавал никакого авторитета, кроме Конфуция, презирал буддистов, которых обвинял в стремлении стяжать серебро под предлогом устройства пышных государственных церемоний. Но он никогда не позволял себе открыто осуждать Гао-цзуна, пока тот не объявил об изгнании госпожи Ван и не провозгласил императрицей «эту маленькую пройдоху».
Тогда он не побоялся упрекнуть императора в небрежении государственными интересами и в предвзятости, попытался заставить его взяться за ум. Ничего не вышло, но и сам император не решился выказать гнев: он ценил главного инспектора как одного из столпов власти и лучших знатоков учения Конфуция, пользовавшегося огромным влиянием и ни разу не давшего повод усомниться в своей верности. Император даже постарался задобрить префекта Ли, но лишь вызвал у того раздражение и обострил тлевшее в нем недоверие к супруге Гао-цзуна, которая, ко всему прочему, открыто поддерживала Большую Колесницу.
— Но
— Ничего, это ненадолго! Наступают великие времена; если промедлить, вся Поднебесная рискует утратить свою душу. Если бы император Тай-цзун Великий только видел… — сквозь зубы процедил главный инспектор.
— А как же конфуцианская заповедь о верности императору, которую мы даем при вступлении в должность? — недоуменно моргнул министр шелка.
— Мы должны хранить верность императору, если только он не потерял рассудок! Поверь моему опыту, да и сам подумай: именно это случилось с Гао-цзуном! Если главный инспектор не будет защищать интересы государства и заботиться о его процветании, вскоре и вовсе ничего не останется от величественного здания империи, возведенного Тай-цзуном и окропленного кровью наших славных воинов! По одному слову этой женщины его недостойный преемник готов бросить на ветер отцовское наследие! Даже шкуру того льва, что прислал правитель Самарканда в подарок его отцу!
— Живого льва? — удивился Очевидная Добродетель: бывший в те времена еще мелким чиновником в далекой провинции, он не слыхал этой истории.
— Ну не бумажного же! Я вспоминаю рык этого зверя, его роскошную, пламенеющую гриву и то, как император Тай-цзун установил клетку во дворе Мира и Покоя, прямо у подножия Колокола. Рев хищника разносился на многие ли вокруг, простой люд трепетал от ужаса! Э-э, все тогда имели страх, все опасались нарушать закон, и, если хочешь знать правду, сегодня установления империи уже никто не уважает так, как в былые годы! Да, то был совсем другой император! — сурово закончил префект Ли, в подтверждение стукнув по полу тяжелой тростью.
— А как умер самаркандский лев?
— Сразу после кончины Тай-цзуна эти трусливые шавки бросили ему куски отравленного мяса! Если и не по приказу, то с ведома нового императора. Еще одно подтверждение тому, что император Гао-цзун вылеплен совсем из другого теста, чем его отец!
Покидая роскошное восьмиугольное здание Западных врат, Очевидная Добродетель пребывал в полнейшем замешательстве, ведь прежде он и помыслить не мог, чтобы пойти против императора. Погруженный в свои горестные раздумья, министр не заметил в тени колоннады силуэт притаившегося человека: за ним следили.
ГЛАВА 11
МОНАСТЫРЬ САМЬЕ, ТИБЕТ
— Разве монастырь не обязан впустить меня? Стоит лютый холод!
— Кто здесь? Кто стучит в ворота? Не открою, пока ты не назовешься!
Лама сТод Джинго был единственным монахом, не считая настоятеля, почтенного Рамае сГампо, кто имел ключ от входа в монастырь Самье. И пока что ему не казалось, что ма-ни-па имеет достаточно убедительную причину посетить обитель.
С ног до головы завернутый в шкуру яка, странствующий монах притоптывал ногами и дышал на руки, пытаясь согреться: