Шелковый билет
Шрифт:
Так ведь не бывает. Я пока еще ничего не понимал.
Прошло одиннадцать минут. Игорь поднял голову. Глаза его словно ослепли. Он уставился в пустоту.
– Я не дал ей машину, понимаешь, – все тем же неживым голосом сказал он, – сказал ей: езжайте на такси. А сам уехал в магазин снастей для рыбалки, понимаешь. Понимаешь, – еще раз повторил он.
– Она пообещала не брать свою машину, которую у меня все руки не доходили отогнать в сервис. Пообещала, а я, идиот, поверил, понимаешь?
Я не понимал. Ничего не понимал. Я будто окаменел
Через полчаса меня пустили к маме. Она не могла говорить. Может от бессилия после переливания крови. Может от того, что слова заставили бы ее почувствовать, что все это происходит на самом деле, и разорвали бы ее на части. Она будто постарела лет на десять лет за эти несколько часов. Бескровные губы застыли, словно нарисованные. Она подвинулась и освободила место на кушетке для меня. Я лег рядом с ней, уткнувшись лицом ей в плечо и задремал.
Я не плакал. Я все еще ничего не понимал.
К вечеру врачи отметили в состоянии Ксюши положительную динамику. Около десяти она пришла в себя и позвала меня. Игорь не пошел. Он сидел. В той же позе, что и несколько часов назад. С открытыми пустыми глазами.
Она лежала на кушетке и была такой маленькой и бледной, что у меня перехватило дыхание.
На лице ее не было ни царапины. Только нижняя губа слева чуть треснула и припухла. Но я чувствовал, что там, под этим тонким белым больничным пододеяльником, моя сестра была похожа на Ленинград в сорок третьем. Ноги подкосились, закружилась голова, и в горле встал огромный, сухой ком.
Я подошел к кушетке и посмотрел на нее. Волосы, раскиданные по тонкой подушке, стали какими-то очень темными.
Я легонько прикоснулся к одной из прядей. Ксюша медленно открыла глаза, посмотрела на меня и грустно улыбнулась.
– Нравится, мудачек, – хрипло и тихо, но так нежно прошептала она, – это я сегодня утром в салоне была. Решила сменить имидж.
Она тихонько, слабо рассмеялась и закашлялась.
– Не говори ничего, не надо, – осторожно сказал я, так и не отведя руки от ее волос, – ты должна беречь силы, чтобы скорее поправиться.
Она горько усмехнулась.
– Ты знаешь, его ведь больше нет, – каким-то чужим голосом сказала она, – и меня нет.
Я стиснул ее руку. Дышать становилось все сложнее.
– Он любил тебя даже больше, чем меня и Игоря. Ты для него ближе всех.
Ксюша замолчала. Я стиснул ее руку сильнее и опустился на колени перед кушеткой.
– Ты открыл его подарок?
Я опустил глаза.
– Эх ты… Обязательно открой. Он так старался тебе угодить. Утром мне сегодня все уши прожужжал: а Вадик посмотрел подарок?
Ксюша снова замолчала.
У меня загудело в голове. К телу я не прислушивался. Сейчас у меня его не было.
– Уходи, пожалуйста, прошу тебя, – тихо и очень ласково сказала Ксюша, – не хочу, чтобы ты все это
Я попытался было возразить, но она как-то неожиданно высвободила слабую ручку из моих тисков и нажала на кнопку вызова медсестры. Потом вернула руку обратно.
– Смерть – дерьмо, – с каким-то странным удовлетворением выдала она, – причем настоящее дерьмо, не собачье, а твое собственное. Умирая, мы снова становимся детьми. Есть в этом какая-то особая поэзия.
– Ты не умрешь, – сказал я и еще сильнее сжал ее руку.
– А ты оторвешь мне руку, – сказала она, улыбаясь.
– Я умру. Все умрут. Иначе бы мир превратился в китайский рынок.
Она закрыла глаза. Я увидел, как из-под коротких темных ресниц потекли два тонких, прозрачных ручейка. Она улыбалась.
– Мне пора к нему.
Я протестовал, я убеждал. А она сопротивлялась в своем непоколебимом холодном смирении.
– Прощай, мудачек. Береги себя. Я знаю, что ты будешь счастлив. Без вариантов – вдруг очень бодро сказала она. Я не хотел уходить. И ни в коем случае не хотел прощаться.
Пришел врач. Я поцеловал сестру в холодную щеку и пообещал прийти утром.
– Подарок, – прошептала она. Белая дверь захлопнулась у меня под носом.
Арефьев так и сидел в коридоре в неизменной позе.
Я подошел к нему. Он резко встал и неожиданно очень крепко обнял меня. Я похлопал его по спине два раза. Он так и не посмотрел на меня. Вышла мама, взяла Игоря за руку и повела его к Ксюше в палату.
Я вышел на улицу без куртки. Мороз свирепствовал, но мне было наплевать.
Я с трудом нашел свою машину на маленькой пустой парковке. В салоне было промозгло и темно. Я включил печку и пошарил в бардачке. Неизменная пачка сигарет лежала на том же месте, где была оставлена, словно дожидаясь своего звездного часа. В ней не хватало двух сигарет. Со времен расставания с одной из моих неудачных женщин. Точнее, неудачным для всех них был я.
Я выкурил две сигареты, стряхивая пепел себе на ботинки.
Неожиданно я вдруг интуитивно начал шарить на заднем сидении машины. На ощупь, в темноте. Да. Он был здесь. Я так боялся, что потерял подарок Егора, не найдя его в том бумажном пакете. Я знал, что при встрече он обязательно спросит меня. И что бы я тогда ответил? Я не мог обидеть самого важного для меня человека. «Откроешь его, когда я уйду».
Маленькая коробочка цвета темного шоколада открывалась не как обычно, а сбоку. Я потянул за выглядывающую наружу тесемку. Навстречу мне выбился на удивление яркий свет от маленьких фонарей. А внутри были мы.
Он вылепил из застывающего пластилина центральный парк и озеро. А рядом стояли мы. Егор в своей красной шапчонке с помпоном. Одной рукой в варежке фигурка указывала на озеро, другая рука, будто призывая посмотреть, тянула меня за рукав. Я был без шапки. Я чуть согнул колени и смотрел в сторону указывающей руки красного шапчонка. Мы были вместе. Мы были счастливы.