Шерстяная «сказка»
Шрифт:
Мариэль, и вся она такая, соответственно, «немедленная» скатилась с лестницы и промчалась в сторону игровой комнаты для взрослых.
Меня она, кажется, даже не заметила. Я так и застыла с этой своей газеткой в руках, соображая, что предпринять. Минуты не прошло, как грымза вернулась в коридор уже с бароном. За углом начался напряжённый разговор.
– Господин де Вильом, поступки мадемуазель Мариэль возмутительны. Она совершенно не желает слушаться. Я вынуждена заявить, что мне придётся принимать самые строгие меры, если вы не найдёте возможности на неё повлиять. – негромко, но весьма
Нет, ну заклинило дамочку на этом «немедленно». Туфли воспитательницы застучали вдаль по коридору, на этаже воцарилась тишина, нарушаемая лишь репликами игроков, приглушёнными прикрытыми дверями.
Послышался тяжкий вздох, шуршание мягкой обуви по ковру, в холл медленно вышел
Андрэ. А тут, понимаете ли, я стою.
– Простите, господин барон. – зачем-то шёпотом извинилась я, - Это всё случайно вышло, я вот тут просто читала, а она… и вот… выходит, подслушала.
– Это вы, мадам Корин, простите за некрасивую сцену. – так же шёпотом ответил мой собеседник и ещё раз протяжно вздохнул, - Я просто не представляю, что мне делать. Может быть?.. – Андрэ с мольбой посмотрел мне в глаза, - Вас не затруднит моя просьба?.. Право слово, мне совершенно неловко обращаться к вам за помощью, но вы сегодня…
– Вы хотите, чтобы я поговорила с Мариэль? – за него договорила я.
– Да. – с облегчением выдохнул он.
– Конечно. Не беспокойтесь так сильно, я попробую. – пообещала барону и стала медленно подниматься по лестнице.
– Вторая дверь направо от арки. – запоздало донеслось снизу.
А я переставляла ноги и думала о том, как мне сейчас повести себя с Мариэль. Я не имела никакого права привязывать девочку к себе своей бабской жалостью и сердечной симпатией.
Потому, что я пришла и ушла, а у дитя опять останется чувство потери. Как-то нужно было сдержаться и.. не знаю, попытаться остаться в дружеских рамках. Хотя, видит бог, рядом с девчонкой у меня возникало одно желание – обнять сероглазку и затискать, зацеловать до самого щемящего детского счастья. Вернуть ей его во что бы то ни стало.
– Господи, дай мне мудрости и терпения помочь и не навредить.
25
Дверь в комнату девочки я бы нашла и без подсказки Андрэ. Она была приоткрыта, и из детской спальни доносились тихие тоненькие всхлипы. В щелку было видно, как Мариэль, поджав ноги на кровати и уткнувшись в комок какой-то ткани плакала. Да так горько, с такой отчаянной безысходностью, что… у меня у самой душа кипятком облилась, а пальцы онемели.
Пришлось задержаться у порога, подышать и проморгаться, чтобы не разреветься прямо на глазах у ребёнка. Для любого нормального человека, это просто невозможная пытка - слышать, как в одиночестве плачет дитё.
– Тук-тук. – я негромко постучала в дверь, чтобы обозначить своё присутствие и не напугать мелкую. – Мариэль, к вам можно? – изо всех сил бодря собственный голос, я осторожно прошла в комнату.
Девочка всё-таки испугалась и вздрогнула. И тут же торопливо, неловко принялась прятать под одеяло распавшийся комок,
– Сорочка. Взрослая. – успела понять до того, как эта вещь исчезла в недрах постели.
– Мадам Корин, вы?.. – она удивлённо хлопнула мокрыми ресницами.
– Я. Хотела пожелать вам спокойной ночи. – присаживаясь на стул у кровати, ответила ей и, стараясь удержать голос как можно более спокойным и мягким, спросила:
– Мамина? – мои глаза указали на одеяло, под которым таилась такая дорогая для Мариэль вещь.
– Да. – тихо-тихо прошептала она и сжалась так, словно ожидала, что я сейчас начну отбирать у неё драгоценность, хранящую запах самого родного человека на свете.
– Не бойся, я не трону. Это только твоё.
– Вы никому не расскажете? – Мариэль с робкой надеждой подняла на меня свои бездонные глазищи.
– Конечно, нет. И знаешь, горевать о маме и папе совсем не стыдно.
– А мадам Люсиль говорит, что плакать неприлично. Она такая злая. Почему?
– Она, наверное, просто очень хочет, чтобы ты… - господи, я никак не находила нужных слов.
Да понятно, чего хотела мадам Люсиль: чтобы девчонка перестала раздражать её слезами.
Но не сказать же об этом Мариэль.
– Чтобы ты стала самой сильной и воспитанной, и… (Мамочки, что я несу?!) - мелкая смотрела на меня так внимательно, как будто я сейчас должна была открыть ей какую-то великую истину, которая всё объяснит.
– И… ты её просто пожалей и прости. Мне кажется, она не очень счастливый человек.
– Мне тоже. – с задумчиво-серьёзным видом отозвалась маленькая собеседница. – У меня хотя бы дядя Андрэ есть. А у неё совсем никого.
Просилось на язык, что это не основание для того, чтобы ожесточаться на весь мир. И уж совсем не повод лепить своё собственное подобие из воспитанницы. Однако, опять же, не то время и не тот слушатель, чтобы говорить об этом вслух. Я лучше с бароном на эту тему потолкую. О-ох, уж я ему устрою , как это... "минутку Макаренко".
– А отчего она на тебя сегодня рассердилась? – подавляя приступ нарастающего гнева, спросила у мелкой.
Нужно же было выяснить, какую такую ужасную провинность она совершила, что так «пенилась» её воспитательница.
– Я опять не выпила это противное молоко. А я не могу. – начала пояснять Мариэль, для убедительности приподняв плечи и растопырив ладошки. – Оно тёплое, и там пенка. А меня от неё тошнит. Мама никогда не заставляла меня пить его на ночь.
– А что делала мама?
– Она приносила мне чай с мёдом и всегда ненадолго оставалась. И рассказывала сказку о
Петухе и ещё о Принцессе-мышке.
– Понятно. И это всё, из-за чего так… огорчилась мадам Люсиль?
– У меня ещё уснуть совсем не получается. И я вышла в коридор. И спряталась в кресле –
там слышно, как кто-нибудь разговаривает или ходит. Ну… хоть маленько. – потупившись, честно созналась девчонка.
– Тебе, наверное, просто страшно?
– Ага.
– Ну вот, что. А давайте поступим вот так… - я, вдруг, вспомнила, что она, хоть и кроха, а всё равно по этикету полагается «выкать», - уберём эту неприятную, мрачную лампу и зажжём свечи. Или, даже лучше, камин. Хорошо?