Шесть подозреваемых
Шрифт:
Дождавшись, пока толпа рассеется, Сапна проводила меня по мощенной булыжником дороге к двухэтажному дому с ничем не примечательным фасадом. Калитка оказалась не заперта; мы прошли через двор с увядающей гуавой [209] посередине и увидели дверь с железной задвижкой. Я осторожно толкнула ее вперед. Сапна закрыла лицо руками. Навстречу нам вырвался рой жужжащих мух и запах гнилого мяса.
Внутри была тесная комната, всю обстановку которой составляли: вентилятор на потолке, накрытая зеленой тканью деревянная кровать с пологом на четырех столбиках, стол, на котором стояли глиняный сосуд для воды и непочатая бутылка рома «Три
209
Гуава — вечнозеленое тропическое дерево семейства миртовых.
На каменном полу вниз лицом лежал мужчина в белой курте-пиджаме. Высокий, солидного телосложения — и совершенно мертвый. Рядом тускло поблескивал черный пистолет.
Видеть бездыханное тело всегда неприятно, тем более когда оно уже начало разлагаться. Откинув с лица чадру, я зажала нос и подняла оружие с пола. Знакомая модель — «беретта 3032», компактная, облегченного типа.
— Вот из этого ты его застрелила?
Сапна кивнула и передернулась.
— Он знал, что я твоя родственница. Говорил: «Шабнам никому не достать, так я хотя бы отыграюсь на ее сестре, будет чем хвастаться…»
Тут она громко всхлипнула, и мне пришлось взять ее за руку. Значит, в том, что случилось, в этом злодействе косвенно есть и моя вина.
— Я должна увидеть его лицо.
— А я нет! — вскрикнула Сапна.
— Давай, помоги мне.
Мы взяли мужчину за талию и попытались перевернуть. Он походил на огромный неподъемный валун. Но я уперлась ногой ему в бедро, поднажала изо всех сил и наконец опрокинула на спину.
При виде распухшего трупа мой рот захлестнула горькая желчь. Живот у покойника раздулся наподобие воздушного шара; конечности затвердели, словно бетон. Из ноздрей, изо рта, из глаз и ушей протекла какая-то жидкость, сгустившаяся до слизи. Кожа напоминала топленый воск зеленовато-голубой окраски. Глаза провалились в глубь черепа, и без того крупное лицо карикатурно раздулось. Я различила только чисто выбритый подбородок, а еще — множество уродливых оспин, видимо, от перенесенной в детстве болезни. Левое ухо рассекал рубец, как от удара клинком. А посередине лба темнела маленькая круглая дырка, куда вошла пуля. Крови было на удивление мало.
— Ты вообще не представляешь, кто этот парень? — спросила я, стараясь дышать через рот.
— Не знаю, диди. Я его раньше не видела. Он просто напал со спины, когда я шла домой из колледжа, и затащил в такси. Вокруг было человек двадцать студентов, но они побоялись поднимать шум.
— А здесь вас кто-нибудь видел?
— Трудно сказать. Кажется, я была без сознания, когда мы сюда приехали. Он связал меня и заткнул рот кляпом.
— А вы… боролись?
— Да. Он велел раздеться. А когда я отказалась, набросился и разорвал пополам камиз. Тут я заметила пистолет под подушкой, выхватила его… Мужчина снова ринулся на меня, как разъяренный буйвол, и оружие выстрелило… Клянусь тебе, диди, я и не думала убивать. Я хотела только спастись.
— Полагаешь, соседи могли слышать выстрел?
— Наверное, могли, но в Сараи-Меер это сплошь и рядом, никто уже не обращает внимания.
— Как же ты возвращалась в разорванной одежде?
— Схватила его курту из шкафа, потом добежала до главной дороги, а там взяла авторикшу до самого дома.
Я прошла через комнату и открыла шкаф. На тонких металлических вешалках висело несколько рубашек и пара брюк. Полки на первый взгляд пустовали, однако на самой нижней, засунув руку поглубже,
У Сапны округлились глаза.
— Ой, диди, как ты думаешь, сколько здесь?
— Не представляю. Семь или восемь лакхов, а то и больше. Попробуем выяснить, кто же этот подонок.
Обшарив карманы покойника, я вытащила увесистый синий «Нокиа» и потрепанный бумажник из черной кожи, в котором было три тысячи триста двадцать пять рупий и пара монет. Ни намека на документы. Мобильник не включался — наверное, успел разрядиться.
— Ладно, пора уничтожить следы нашего визита, — заявила я.
И около получаса работала носовым платком, тщательно вытирая каждый дюйм пространства, так чтобы не осталось ни одного отпечатка пальцев. В конце концов я вытерла пистолет и положила его в сумку. Та оказалась довольно тяжелой.
— Диди, что ты делаешь?! — воскликнула Сапна. — Воруешь деньги?
— Нам они нужнее, чем ему, — ответила я, бросая в сумку еще и черный бумажник.
Мы аккуратно закрыли за собой дверь, протерли задвижку, быстро пересекли двор и снова вышли в переулок. Стоило мне появиться на людях, как бородатый мужчина в сером патханском костюме [210] сразу ткнул в меня толстым пальцем.
210
Патханский (пуштунский) костюм — афганская национальная мужская одежда — длинная рубаха и шаровары. Практически то же, что и курта-пиджама, носят как обычную одежду, но только афганцы или пакистанцы-патханы (пуштуны).
— Да ведь это Шабнам Саксена? — спросил он товарища в похожей одежде, глазевшего на меня с разинутым ртом.
— Да. Это она. Шабнам здесь! — завопил тот во все горло.
— Черт! — приглушенно ругнулась я, вспомнив, что так и не опустила вуаль, и поспешила закрыть лицо.
Но люди все равно продолжали пялиться. Тогда я вцепилась в руку сестры, поудобнее перехватила увесистую сумку и чуть ли не бегом покинула переулок. Нам повезло: мимо как раз проезжал авторикша. Когда я на ходу запрыгнула на сиденье и втянула за собой Сапну, водитель едва не опрокинул машину от изумления.
— В Курмитолу. Быстро. Плачу пятьсот рупий.
Тот еще раз оторопел, а потом припустил так быстро, словно всю свою жизнь проработал на Джеймса Бонда.
Вечером мы посчитали деньги. В сумке оказалось примерно десять лакхов рупий. Добычу я отдала маме: ей сейчас деньги нужнее. Но Сапна по-прежнему оставалась безутешна.
— Теперь я еще и тебя втянула, диди. Ты попадешь в полицию, — рыдала она и льнула ко мне, как маленькая дочка.
Спать мы легли вдвоем, в комнате бабу-джи. Среди ночи я встала попить воды — и что же? Сапны рядом не оказалось. Я нашла ее в ванной. Сестричка сидела на мокром полу и пыталась вскрыть себе вены отцовским бритвенным лезвием.
— Ты что делаешь? — закричала я, вырывая станок из дрожащих пальцев.
Сапна тряслась всем телом, как в лихорадке. Я помогла ей вернуться в спальню, уложила в постель, и мы с головой укрылись толстым шерстяным одеялом. Оно притупило чувство холода и заглушило мои рыдания.
Здесь, в этом темном и душном коконе, слушая, как бьется сердце младшей сестры, я испытала первое настоящее прозрение. Мне вдруг открылось с отрезвляющей ясностью, как же коротка наша жизнь, как обманчива слава, насколько важны для меня родные. Я осознала глубину страданий Сапны, прониклась терзающим ее страхом и в тот самый миг решила любой ценой защитить сестричку. Даже если придется пойти под суд за убийство.