Шесть рассказов
Шрифт:
Узнав Макиэ, Сасаки стал почти ежедневно ходить к ней в «Мезон Виоль» и сделался чем-то вроде ее любовника. Макиэ тогда шел двадцать первый год, ему было двадцать шесть. Несмотря на свой зрелый возраст, он все еще находился на содержании родителей, живших в токийском пригороде Офуна. Заработок свой Сасаки целиком прокучивал в «Мезон Виоль», подчас влезая и в крупные долги.
Эти встречи продолжались около года и прервались, когда Макиэ была выкуплена влюбившимся в нее купцом Макензи. Макензи по национальности был эстонец, но родился во Франции. В Японии он жил очень давно. До Макиэ он выкупил из «Мезон Виоль» двух женщин, но обе пожили у него не больше трех месяцев.
Поэтому служанки в «Мезон Виоль» говорили,
Когда Макиэ ушла из заведения, Сасаки перестал ходить туда. К тому же вскоре его перевели в Токио, в главную редакцию газеты, судебным репортером.
А Макиэ, «девица из Хонмоку», превратилась в жену почтенного человека. Хоть и неприятно было Сасаки сознавать, что первая в его жизни женщина навсегда ушла от него, однако он испытывал и радостное чувство — все-таки эта женщина пусть недолго, но принадлежала ему. Он часто вспоминал о ней, и эти волнующие воспоминания согревали его Душу.
Тем временем у Сасаки умер отец, дом в Офуна перешел по наследству старшему женатому брату, и Сасаки стал жить в номерах, то и дело перекочевывая из одной гостиницы в другую. Образ его жизни был странный: он подолгу ютился в самых дешевых номерах, отказывая себе во всем, а когда у него накапливалась некоторая сумма денег, переезжал на время в комфортабельную гостиницу в районе Ко-дзимати, где вел, как ему казалось, «роскошную жизнь». Подобное существование было, по его мнению, идеальным. Приход Макиэ к нему совпал с очередной полосой «роскошества».
После исчезновения Макиэ, приунывший Сасаки жил одиноко и невесело. Прошли новогодние дни, Макиэ не приходила. Деньги подходили к концу, и Сасаки уже подумывал, что пора поискать где-нибудь номера подешевле и переехать туда. Когда в автобусе или в трамвае он замечал женщину, похожую на Макиэ, он расталкивал людей и подходил к ней, хотя был уверен, что это не она. И все же каждый раз горькое чувство разочарования охватывало его, и он долго в упор смотрел на женщину, напомнившую ему о его возлюбленной. Поведение Макиэ казалось ему непонятным, — уйти, бросить вещи и не прислать даже весточки... Ведь он и адреса ее родных толком не знал, помнил только, что они живут в Кисарадзу, в префектуре Тиба. И узнать негде было. И об этой подруге Тацу-чян — тоже девице из Хонмоку — не догадался спросить; Какисё по ветке Одакю... а улица, номер дома?..
Сасаки принадлежал к тем мужчинам, которые просто неспособны понять, что поступки женщины вызываются порой желаниями зыбкими и мимолетными: словно струйки нагретого воздуха над лесной тропинкой в жаркий полдень. Но он завидовал беззаботности и бескорыстию Макиэ — прилетела, как залетная птичка, села на ветку... а потом вспорхнула и улетела... и все свои пожитки оставила... Конечно, ее чарующее тело прокормит ее где угодно... И оттого, что Макиэ проявила такое пренебрежение к своим вещам, которыми, по-видимому, совсем не дорожила, она казалась Сасаки еще более привлекательной.
До весны Сасаки продолжал жить в апато «Яёй», терпеливо ожидая возвращения Макиэ. Но в конце концов все сбережения были истрачены, и он переехал в студенческие меблированные комнаты Онику-бодзан в Дзосакэя.
Все надеялись, что после захвата Ханькоу война с Китаем закончится, но вместо этого военные действия переместились к Чунцину, и в газетах появилось заявление о том, что Япония не намерена считаться с правительством Чан Кай-ши. Все это будило в душах людей страх и неуверенность в завтрашнем дне. Сасаки не хотел жениться и довольствовался кратковременными знакомствами со случайными женщинами. В гостинице он платил только за номер, а ел где придется, где настигал его голод.
В начале апреля в номера Оникубодзан пришла открытка от Макиэ, пересланная ему из апато. Макиэ писала торопливо, почти каракулями: «Простите, что так долго молчала. Очень
Наступила теплая пора, цикады завели свои песни, раньше обычного расцвели вишни в Уэно и Ко-ганэи. В газетах среди кричащих заголовков военных сообщений уже появились прижатые где-нибудь к уголку, наброшенные мелким шрифтом «цветочные новости»: писали о наступающем празднике цветов. В один из таких теплых дней Сасаки вскинул на плечо чемодан Макиэ, вышел к Эдогаве и, с трудом раздобыв такси, поехал в Хондзё. Остановив машину у трамвайной остановки Исихаратё, он свернул за угол у кирпичного здания банка и пошел по закоулкам, между лачугами старьевщиков и торговцев сакэ, спрашивая всех встречных о Кимура. Наконец в длинном доме, густо населенном беднотой, он разыскал его квартиру. Стекло входной двери было выбито, и отверстие заклеили с внутренней стороны пожелтевшей газетой. На окне висела прихваченная за один угол оторвавшаяся плетеная бамбуковая штора. Снаружи у окна стояла какая-то коляска, похожая на детскую. Сасаки открыл дверь. Навстречу ему вышла та самая женщина, которая когда-то приходила к нему в редакцию с визитной карточкой Макиэ. Сейчас она, очевидно, собиралась куда-то ухо-яч'-ь: на ней была надета через плечо замусоленная лента с надписью: «Союз женщин великой Японии». Увидев Сасаки, она, не сказав ни слова, поспешно повернулась и пошла на второй этаж, откуда вскоре послышался шум — по-видимому, комнату торопливо прибирали. Вскоре шум смолк, и женщина громко позвала Сасаки:
— Пожалуйста, господин! Извольте подняться на второй этаж!
Когда Сасаки, сняв туфли и оставив чемодан в передней, поднялся наверх, первое, что бросилось ему в глаза, были розовые трусики и потерявшая свой цвет белая комбинация, сушившиеся у окна. Женщина сошла вниз. Пахло газолином — наверное, поблизости была какая-то фабрика. Сасаки оглядел комнату. Ветхий сундук с почерневшей металлической оковкой, бамбуковая корзина с дырявыми углами, потерявшее глянец татами — вот и все. Бумага в дверках стенного шкафа была прорвана; из дыр торчали клочья газет, которыми был оклеен шкаф внутри.
Через некоторое время кто-то стал подниматься по лестнице. Послышалось шуршанье, будто этот кто-то опирался руками о стену, шаги были редкие, казалось, что человек никогда не доберется до второго этажа, неуверенные шаги какого-то слабого существа. Сасаки подумал, что наверх ползет на четвереньках ребенок. Он повернулся лицом к лестнице и изумленно поднял брови: нет, не ребенок, а Макиэ, в вылинявшем кимоно, опираясь руками О стену, неуверенно входила в комнату. Сасаки испуганно смотрел на нее. Как плохо она выглядит... И ведь не похудела, а как-то резко изменилась вся и от этого казалась изможденной. Даже не верилось— Макиэ ли это.
— Маки, что случилось? — взволнованно спросил Сасаки, вскочив и от растерянности забывая ей подать руку.
— Добро пожаловать, Сасаки-сан. Извините, пожалуйста, что заставила вас в такую даль...
— Скажи, что с тобой?
— Зрение у меня испортилось... Все время в глазах туман, и голову дурманит...
Макиэ села перед Сасаки, повернув лицо к окну и уставившись в него немигающими глазами. Она объяснила, что глаза у нее разболелись от венерической болезни с каким-то трудным названием, которое Сасаки даже не запомнил. Он сидел, ошеломленный страшной переменой в Макиэ, и не знал, о чем с ней говорить, о чем спрашивать. Ведь он был убежден, что Макиэ живет счастливо. С ее внешностью она не может быть несчастной, где бы она ни была... Ему даже казалось, что он завидует ее жизни, такой легкой и радостной.