Шесть рассказов
Шрифт:
— Ну, чего ты уставилась?
— Но ведь вы тоже на меня смотрите, и уж, разумеется, не бездумно...
— Я думаю об одном: когда ни встретишь, она всегда красива... всегда полна очарования.
— Да? Какое совпадение! А я думаю то же самое о Табэ-сан.
— Чудно! — пробормотал Табэ. У него чуть не сорвалось с языка признание, что он несколько минут назад готов был ее убить; случайно подвернувшимся словом он подавил это признание.
— Вам бы радоваться: вы только начинаете жить. — А ты?
— Я уже увяла, отцвела. А через год-другой и в деревню пора.
— А говорила, будешь развлекаться
— Я этого не говорила! Я живу воспоминаниями. Это все, что осталось. Давайте же разойдемся друзьями.
— Опять виляешь? Ты же не гимназистка. Подумаешь, воспоминания! Что в них толку?
— Кому как. Но вы же сами вспомнили нашу поездку в Сибамата!
— Табэ передернуло. «Денег! Ему до зарезу нужны деньги! Хоть пятьдесят тысяч!»
— Неужто и вправду ты ничего не можешь достать? А если — под контору?
— Господи, опять о деньгах!.. Ведь это невыносимо. У меня нет ни гроша! И никаких богачей я не знаю... И откуда вы взяли, что у меня есть деньги. Я бы сама охотно одолжила у вас небольшую сумму.
— О, если мне удастся одно дело, я принесу тебе денег целую кучу... Моей незабвенной Кин.
— Хватит с меня ваших комплиментов... Но вы же обещали не говорить о деньгах!..
Точно холодный осенний ветер ворвался в комнату. Табэ схватил кочергу. Злоба исказила его черты. Соблазн был слишком велик, Табэ крепче стиснул свое оружие. Тревога и ярость бушевали в его душе. Они возбуждали, они подхлестывали... Еще не все поняв, Кин беспокойно следила за его рукой. Ей почему-то казалось, что таким она его уже видела когда-то. Будто смотришь на пластинку с двумя снимками — один поверх другого...
— Вы пьяны! Уж так и быть, ночуйте.
Табэ расслышал последнее слово и с облегчением выпустил кочергу. Шатаясь, тяжелой поступью побрел он из комнаты. Кин смотрела на его спину; она догадалась о том, что произошло, и чувствовала, как ее сердце холодит презрение. До чего по-разному изменила война людей!.. Достав из шкафчика проти-восонную таблетку,. Кин быстро ее проглотила. В бутылке водка еще оставалась. Дать ему выпить всю, пусть дрыхнет, а завтра выбросить его, как мусор. А самой уж спать не придется. Она сняла с полки фотографию Табэ и швырнула ее в жаровню, заклубился дым. Запахло горелым. Служанка тихонько заглянула в открытую дверь. Улыбаясь, Кин жестами приказала ей приготовить в гостиной постель. А чтобы заглушить запах горелой бумаги, она бросила на уголья тоненький ломтик сыра.
— Ты что палишь?
В дверь, положив руку на полное плечо служанки, заглядывал Табэ.
— Да вот хотела поджарить кусочек сыра и нечаянно уронила в огонь.
Среди белого дыма поднималась прямая струйка черного. Круглый абажур стеклянной лампы казался луной, плавающей в облаках, запах горелого сыра раздражал обоняние. Кин вскочила и с шумом начала распахивать двери и окна.
Надвигались темные тучи. Порывистый ветер зло трепал густые заросли сухого камыша и гнал по воде мелкую рябь. У плотины, там, где догорала заря, вода казалась фиолетовой, и от нее веяло холодом.
Тиоко развела на кухне огонь, чтобы подогреть ужин, и собралась
Многое она передумала за последнее время, много провела бессонных ночей, но выхода из тупика, в котором оказалась, так и не на
шла. Оставалось одно — умереть. А что же тогда будет с ребенком? Его жалко...
Тиоко шла по неровной каменистой тропинке. От сильного ветра захватывало дыхание. По ногам больно хлестала трава. Спустившись к реке, она взошла на дощатый мостик. Всегда влажный, он теперь был совсем сухим и жалобно скрипел под ударами ветра. Над взбудораженной ветром рекой мерцали крупные звезды. Словно окошко во тьме, светилась над плотиной багрово-красная полоска неба.
Тиоко пристально вглядывалась в темную воду. Наконец она заметила свекра. Он стоял спиной к берегу по грудь в воде.
— Отец! — позвала она.
То ли ветер заглушил ее слова, то ли они потонули в шуме воды у плотины, но Ехэй не ответил и не обернулся. Он молча продолжал стоять в пенящейся воде. Тогда Тиоко, сложив ладони рупором, окликнула его еще раз. Ее звонкий голос эхом прокатился по реке, Ёхэй медленно повернул голову.
— Ужинать пора!
— Ладно...
— Что вы там делаете? Простудитесь...
Расталкивая телом упругую воду и преодолевая течение, Ёхэй пошел к берегу. Багровая полоска заката померкла, и его лицо в полутьме было каким-то черным, звериным. Резко запахло водорослями, где-то поблизости в камышах прокричала болотная птица. Глядя на приближающегося свекра, Тиоко забеспокоилась.
— Простудитесь, отец, разве можно так...
— Сеть упустил. Пришлось искать.
— Холодно еще. Здоровье-то дороже...
— Ладно. Мацу проснулась?
— Да.
— Ветер-то какой. Ночью, поди, еще покрепчает.
И Ёхэй зашагал к дому. С него капала вода, мокрые штаны прилипали к бедрам. Тиоко пошла за ним. Когда они подходили к калитке, белые шапки цветущей спиреи у изгороди колыхались от ветра, будто развешанное белье.
Тиоко прошла на кухню, заглянула в печь. Дрова уже прогорели. Она поспешно набросала на угли сосновых веток. Повалил густой дым, взвились яркие язычки пламени, они заиграли на никеле велосипеда, стоявшего в сенях у стены. Тиоко принесла из комнаты рубашку и кимоно для Ёхэя. В прихожей Ёхэй снял с себя мокрую одежду и голый прошел на кухню, к огню. Его тело казалось еще крепким и молодым, хотя он был уже в летах. Тиоко невольно застыдилась.
— Зачем вы так, отец, ведь холодно...
— Ничего.
Медленными движениями от груди к животу Ёхэй стал обтирать полотенцем мокрое тело. Об его ноги, причудливо выгнув спину, терлась белая кошка. Суп в кастрюле давно уже кипел.
Ёхэй надел рубашку, накинул на плечи кимоно, сел на пол возле печки и закурил. Он был расстроен с самого утра. Его беспокоила Тиоко. Она вернулась из больницы не похожей на себя: будто ее подменили.
Изо дня в день с тревогой ждет Тиоко мужа с войны. И это тревожное ожидание длится уже полгода. Недавно вернулся домой один знакомый, Ан-дзо. Вот-вот должен приехать и ее Рюкити. Что она ему скажет? Правда, она решила во всем признаться и попросить у мужа прощенья. Об этом она условилась и с Ёхэем, но тревога все равно не проходила, а напротив, росла, и дни тянулись беспросветно.