Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1

Дюма-отец Александр

Затем он обратился к сопровождавшему их форейтору:

— Через час карета должна быть готова.

Хозяин гостиницы проводил вновь прибывших к столу. Первым в столовую вошел Бонапарт, за ним — Ролан.

Молодые люди — Бонапарту было тогда двадцать девять или тридцать лет, Ролану двадцать шесть — сели на одном конце стола, через три или четыре прибора от остальных.

Любой путешественник знает, какое впечатление производит новый гость за общим столом, — все взгляды обращаются к нему, и в ту же минуту он становится предметом всеобщего интереса.

За столом сидели завсегдатаи гостиницы, несколько путешественников, ехавших

почтовой каретой из Марселя в Лион, и торговец вином из Бордо, вынужденный остановиться в Авиньоне в силу обстоятельств, о которых будет рассказано в дальнейшем.

То, что новые гости будто нарочно сели отдельно, лишь усилило любопытство собравшихся. Хотя оба молодых человека были одеты одинаково, на обоих сапоги с отворотами, короткие штаны, фраки с присборенной талией, походные сюртуки и широкополые шляпы, и хотя держались они друг с другом как равные, вошедший последним, казалось, относился к своему спутнику с особым почтением, которое не могло быть вызвано разницей в возрасте и, следовательно, объяснялось различием в общественном положении. Кроме того, он говорил своему спутнику «гражданин», а тот звал его просто по имени.

Однако вскоре произошло то, что обычно происходит в подобных случаях. Через минуту интерес к новым лицам угас, их оставили, и прерванная беседа возобновилась.

Речь шла о том, что всецело владело умами присутствующих, — о термидорианской реакции и воскресших надеждах роялистов. За столом свободно обсуждалась грядущая реставрация Бурбонов, которую теперь, когда Бонапарт заперт в Египте, ожидали не позже чем через шесть месяцев. Лион, один из тех городов, что сильнее всего пострадали во время Революции, разумеется, стал центром заговора: там находились и настоящее временное правительство, и комитет роялистов, и администрация, и генеральный штаб и армия.

Но для того чтобы содержать армию и вести постоянные военные действия в Вандее и Морбиане, требовались деньги, много денег. Кое-что давала Англия, но не очень щедрой рукой. Содержать своих врагов было под силу одной Республике. И вместо того, чтобы начать сложные переговоры, от которых Республика все равно отказалась бы, комитет роялистов организовал шайки, которые грабили казну, нападая на кареты, перевозившие государственные деньги. Мораль гражданской войны, весьма гибкая, рассматривала нападение на карету казначейства не как разбой, а как военную операцию.

Одна из этих шаек орудовала на дороге между Лионом и Марселем, и когда наши путешественники садились за стол, речь как раз зашла о нападении на карету, перевозившую шестьдесят тысяч франков, принадлежавших правительству. Это случилось накануне по дороге из Марселя в Авиньон, между Ламбеском и Пон-Роялем.

Воры, если можно так назвать благородных грабителей, совершенно не скрывали от кондуктора, получившего расписку на изъятую сумму, что отобранные деньги под более надежной охраной отправятся через всю Францию в Бретань и будут потрачены на содержание армии Кадудаля.

Все это представлялось новым, необычным, почти невероятным Бонапарту и Ролану, покинувшим Францию два года назад и не подозревавшим, как глубоко проникла безнравственность во все слои общества под отеческим крылом правительства Директории.

Все описанное случилось на той самой дороге, по которой они только что проехали, а рассказчик оказался одним из свидетелей этого происшествия. Это был виноторговец из Бордо. Бонапарт и его спутник выслушали рассказ

молча, но пассажиров почтовой кареты, собиравшихся продолжать путь, заинтересовали подробности. Остальные слушатели из числа местных жителей были настолько осведомлены о случившемся, что, казалось, сами могут больше добавить к рассказу; чем узнать из него.

Виноторговец был в центре всеобщего внимания, и, нужно признать, он завладел им по праву, настолько любезно отвечал он на сыпавшиеся со всех сторон вопросы.

— Что же, гражданин, — спрашивал толстый господин, к которому жалась бледная и дрожащая от ужаса женщина, высокая, сухопарая и настолько худая, что, казалось, слышен стук ее костей, — вы говорите, что ограбление было совершено именно на той дороге, по которой мы только что ехали?

— Да, гражданин. Вы видели то место между Ламбеском и Пон-Роялем, где дорога поднимается между двух холмов, а вокруг много валунов?

— О да, друг мой, — сказала женщина, сжимая руку мужа, — я заметила его. Помнишь, я даже сказала: «Вот нехорошее место, его лучше миновать днем».

— Ах, сударыня, — сказал молодой человек, грассировавший даже сильнее, чем было модно в то время, и который, казалось, руководил беседой за обеденным столом, — вам должно быть известно, что Соратникам Иегу [15] безразлично, день или ночь!

— Действительно, — подхватил торговец, — нас остановили среди бела дня, было десять часов утра.

15

Соратники Иегу, или Иисуса (в документах того времени встречаются оба названия), — разбойничьи шайки, существовавшие на деньги роялистов, стремившихся посеять смуту в революционной Франции. После 9 термидора они свирепствовали в департаментах Роны, Эн и Юра и, вероятно, были связаны с вандейцами. В 1796 г. сто четырнадцать разбойников предстали перед судьями департамента Верхней Луары. После длительных проволочек казнены были только главари.

— Сколько было нападавших? — спросил толстый господин.

— Четверо, гражданин.

— Они сидели в засаде?

— Нет, они прискакали верхом, вооруженные до зубов и в масках.

— Так у них принято, — сказал картавый молодой человек. — А потом они, наверно, сказали: «Не оказывайте нам сопротивления, и вам не будет причинено никакого вреда. Нам нужны только деньги правительства».

— Слово в слово, гражданин.

— Да, — продолжал тот, кто казался так хорошо осведомленным. — Двое спешились, бросили поводья товарищам и потребовали у кондуктора отдать им деньги.

— Гражданин, — восхищенно сказал толстый господин, — вы рассказываете так, будто сами все видели!

— Возможно, этот господин был там, — сказал Ролан.

Молодой человек живо повернулся к офицеру.

— Я не знаю, гражданин, — сказал он, — не желали ли вы сказать мне грубость, мы поговорим об этом после обеда. Но как бы то ни было, не скрою, мои политические убеждения таковы, что я не считаю ваше подозрение обидным, если только вы действительно не собирались оскорбить меня. Но вчера утром, в десять часов, в то самое время, когда в четырех лье отсюда карета подверглась нападению, я завтракал здесь, между двух граждан, которые и сейчас оказывают мне честь, сидя по правую и левую руку от меня, и они могут это подтвердить.