Шибболет
Шрифт:
Подошёл директор.
– Илья, - сказал он укоризненно.
– Илья. Ну, перестань ты шутить с покупателями. Опять на тебя жалобы.
– Если я перестану шутить, нечем будет торговать.
– Почему?
– изумился директор.
– Птицы и коровы передохнут от этих покупателей.
– Илья! Илья. Илья...
И погрозил пальцем.
Подошёл взрослый израильтянин, один в один похожий на замдекана Путятина. "Как его звали-то?
– вспоминал Илья.
– Вообще-то он был педагог". Кандидат эзотерических педагогических наук. Наук без единого закона. В практике, к тому же, активно нарушавших основной ответ на основной вопрос марксистской философии: что первично? У педагогов первично было слово. Ибо материи: не то, что мела, даже аудиторий, - не хватало. Особенно при наплыве вечерников во второй половине дня, а дважды в год и заочников. И те, и другие блистали перлами: "Ахилл изнасиловал
А в этом загробном мире за безымянным Путятой скопилась уже небольшая очередь, желающих покушать-похрумкать-поесть дома в кругу вечерней семьи. Сам же воитель язычников стоял, дегенеративно отвесив челюсть, и рассматривал куриные крылышки, как его предшественник, внук Добрыни, побитых новгородцев. Но тут всё прояснилось. Путяту загробного звали Ицик.
– Ицик!
– заорал на него подошедший Фаина Раневская: мужчина лицом был копия великой актрисы в фильме "Свадьба". Даже голос у него был такой же. Илья замер в восторге предчувствия - сейчас скажет:
– Я три года перину собирала! Пушинка к пушинке! Ни одного пёрышка!
Но мужчина ничего не сказал. Мужчины обнялись с любовью и начали целовать друг другу щёки. Потом они хватали друг друга за щёки пальцами и трясли их от приступа нежности. Потом они щупали друг другу плечи и гладили спины.
"Нет, - уговаривал себя Илья.
– Это совсем не то, о чём ты подумал. Это Восток. И эти знаки имеют другое семантическое наполнение".
– Господи!
– шёпотом возопил Илья.
– На кой азазель мне сдалась здесь семиотика? Не нужна тут никому эта глупая наука. Нет здесь и не может быть здесь никакой семиотики! И вспомнил цитату из того же фильма: "А ежели мы, по-вашему, выходим необразованные, зачем же вы к нам ходите? Шли б к своим, образованным!" - голосом Раневской пролетело в мозгу. Гениальная всё-таки была актриса. Кого можно поставить рядом с ней? И сам себе отвечал - никого. И снова Илья хихикал уже над собой, над Горьким, над Лениным, цитат из которых сегодняшние ни заочники, ни вечерники, ни стационарники - никто из тамошних не помнит. А тутошние, уже бессмертные, и знать никогда не знали.
Раневская тут же пролез без очереди к витрине и заказал индюшачьих шницелей. Очередь заволновалась. Путята их успокоил. Очередь заволновалась сильней. Послышались выкрики. "Хорошо!
– подумал Илья и вытащил из холодильника длинные индюшачьи горла.
– Тут главное - попасть в ритм".
Едва самая возмущённая тётка со злым лицом актрисы Пилецкой в фильме "Разные судьбы", открыла было рот, чтоб выкрикнуть что-то "безбилетнику", как Илья с грохотом отрубил кусок горла. Тётка щёлкнула челюстями. Ритм был пойман: она набирала воздух в грудь - Илья превентивно бил секачом, пауза - удар, пауза - удар. Скандал погас. Как говаривал замдекана Путятин: "В зачатии". Но мир потустороннего безмолвия наполнился грохотом, звуками, разговорами на повышенных тонах. Толстый жирный мальчик что-то, икая, жевал. Маленькая девочка, сидя в магазинной тележке, орала чем-то недовольная, запрокидывая голову к высокому потолку. "Муля, посмотри, какая чудная девочка потерялась!
– продолжали в своём мире всплывать мысли, фильмы, книги, ассоциации.
– Скажи, маленькая, что ты хочешь, чтобы тебе оторвали голову?.. Да заткнись уже!" Но маленькая рыдала в голос, как четыре больших. Пробежала мелкая собачонка похожая на таракана с ошейником, за которой гнался в полусогнутой позе охранник. Без ошейника. Из короба просыпались женские прокладки, из соседнего - мужские трусы; они спарились на полу разноцветно. Осталось меньше трёх часов. Господи! Дай мне силы и терпения. Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума... Борьба Базарова с князем Мышкиным на время прекратилась - наступил перерыв на обед. За прилавком остались толстая мясницкая тётка и её щуплый муж в кипе. Тётка умела материться на шести языках, потому работа у неё получалась хорошо. Муж её был жилист и любил разделывать туши: покойные коровы и овцы безмолвствовали, и разговаривать с ними не нужно было. Скачаю новый фильм по Грибоедову и посмотрю, решил Илья. Сегодня же.
Он вытащил взятый из дому сэндвич с жареной курятиной и, войдя в овощной холодильник, выбрал
Откуда-то из-за ящиков выскочил начальник по безопасности и заорал на Илью.
– Ты вор! Ты воруешь продукты!
– Тебе в голову пнуло? Я три года тут работаю, и все три года беру по паре огурцов на обед. Так поступают все.
– Ты вор!
– продолжал вопить главный надсмотрщик.
И Илья рассвирепел. Он взял начальник за нос двумя мясницкими своими пальцами, повернул нос в сторону и, когда начальник раскрыл рот от боли, всунул ему в пасть огурец со словами "Жри, подонок!" И толкнул его в лицо так, что тот сел, опрокинув ящики. Потом Илья вытащил из заднего кармана бумажник, высыпал на ладонь мелочь - шекелей пятнадцать, не меньше, - и швырнул охраннику в морду.
– Когда ты сдохнешь, я насру на твою могилу!
Сорвав с себя белую фирменную куртку и фартук, он отметился на выходе и ушёл. Пройдя метров пятьдесят, он, всё ещё злой, наткнулся на неё.
3
Ах, какая ты, зараза, даже рифмы не подобрать!
Юрий Визбор.
– Жлобы, - сказала девочка зло по-русски и утёрла лоб краем майки.
– Дай сигарету.
Возраст её был трудноуловим. Ростиком она едва дотягивала до четырнадцатилетней, вместо грудей сквозь майку торчали два острых соска. Так что лет ей могло быть и двенадцать, и двадцать пять. В лице кроме злобной жестокости ничего не отражалось. Впрочем, опытно определил Илья, следов от иглы на локтевых сгибах тоже не было. Малолетка, решил он. А, может, и нет.
– Не рано ли?
Девочка выразилась в том плане, что будь она парнем, то... и далее по-арабски про гениталии его сестры...
– Я понял-понял, - перебил её Илья; это был распространённый молодёжный сленг.
– Только угощать детей сигаретами - уголовное преступление. Для меня.
– Ссышь, папашка?
– даже не спросила, а утвердительно произнесла девочка.
– Да и Хилель сказал: "Не делай другому того, чего себе не пожелаешь".
– Иди в жопу, - равнодушно, успокоившись, произнесла малолетка.
– У меня тоже есть дочь, я не хочу, чтоб...
– Воспитатель, - перебила его девочка, - купи тогда три бутылки колы. Хотя там же кофеин...
– ехидно произнесла она.
– Что сказал Хилель про кофеин?
Нет, она не малолетка, решил Илья, так тинэйджеры с взрослыми не говорят. Почти на равных.
– И стаканчики тоже!
– крикнула ему в спину девочка.
Когда Илья вернулся с коробкой в четыре бутылки кока-колы, девочка уже курила, откинувшись на спинку скамьи. Она посмотрела устало на Илью и смяла сигарету.
– А что так мало? Мог бы связку и из шести бутылок взять.
– Ты же заказали три!
– Ладно, пошли, - приказала она тихо.
– Я думал, это тебе.
– Я что ли потащу шесть кило? Да у меня жопа оторвётся. Пойдём-пойдём, тут недалеко.
Всё-таки коробила её вульгарность и словесная вольность. Впрочем, было интересно пообщаться, так сказать, с генерацией "некст" вот так вблизи. В своём кругу они тоже так разговаривают? Или это игра-показуха для взрослого?
Далеко-недалеко, но с полкилометра оказалось. Dortel Sol - огромный когда-то отель - давно уже стоял сгоревшим почти на самом берегу моря. Какие-то работы в нём периодически лениво начинались, потом столь же странным образом прекращались. То его выставляла на аукцион мэрия, то шум вокруг здания снова затихал на неопределённое время. Летом, во время съезда разноязыких израильских бомжей в тёплые края, когда спать можно на пляжах, газонах, под пальмами, почерневшие от копоти давнего пожара стены становились бесплатным приютом малоэстетичной публики. Впрочем, публика вела себя незаметно: бархатными курортными вечерами спитые личности протянутыми руками просили подаяние и одновременно вели меж собой матримониальные разборки. От сбора бутылок и алюминиевых банок их оттеснили суданцы и эритрейцы, в трёх благотворительных бесплатных столовых они тоже не появлялись. Чем жили? Как жили? Куда исчезали на зиму? Илья подозревал, что улетали на юг.
По узкой тропочке среди ломаного бетона, строительного мусора и мусора бытового: какие-то скукоженные чемоданы, тряпьё, разрушенные и сгнившие детские коляски, останки корзин и сумок и пр. и пр. и пр., - стали подниматься по такой же захламлённой лестнице наверх. Сквозь отсутствующие окна свет пробивался на грязь и пыль. Илья думал об одном: не оторвались бы картонные ручки от коробки с колой. По этим завалам он иногда прогуливался в поисках то проволоки, то резиновой велосипедной камеры, но так высоко - на второй этаж из девяти!
– не восходил. "Алия моя, алия, - стал он напевать песенку Городницкого, - час решительный настаёт. Круто вьётся тропа моя, начиная второй исход..."