Шибболет
Шрифт:
– Мне надо идти. Скоро смена.
– Ты всё в том же магазине?
– Да. Типа простили. Но контролёра этого выгнали. Смешно: вор продолжает работать, а он нет. Говорят, всех достал. К женщинам чуть не под юбки лезет, проверяет.
– И что он там ищет?
– У него тоже было трудное детство.
Женька подумала и засмеялась.
– Дурак круглый, как число "пи".
Это уже шутка. Это уже шутка не малолетки. Это уже шутка человека с мозгами для человека с мозгами. Уважуха.
Подошли ребята.
– Привет, - сказал рыжий Гена и протянул руку.
Две девчушки по местному обычаю по очереди прикоснулись к его щекам своими щёчками, издав поцелуйные звуки. Витасик сказал:
– Здорово ты... Вы, -
– Глубоко там было?
– Да. Было.
– Инструкторы говорят, метров двадцать.
– Не успел померять.
– Я бы не смог.
– А кто бы смог?
– спросила Женька.
– Без пояса.
– И автомат бы не вернул. Ни за что, - произнёс он твёрдо.
Ребята вернулись к "бананам" и каноэ. Наступило молчание. Илья стал одеваться. Натянув футболку, спросил:
– Где...
– хотел сказать "тебя", - вас найти?
Женька улыбнулась понимающе.
– Встретимся. Эйлат - город маленький. И адрес твой я теперь знаю, - лукаво произнесла она.
На работе он узнал, что рьяному контролёру кто-то проколол на машине все колёса и облил авто растворителем для краски. Орал, говорят, до хрипоты. День снова начинал набирать обороты. "Будет полдень, хлопотливый и звенящий, звон трамвая и людской водоворот, но прислушайся - услышишь, как весёлый барабанщик... мясо резать в супермаркете идёт. Сколько же ей лет? И вообще, странная компания".
7
И тут ко мне явился мой чёрт
И уселся верхом на стул...
Александр Галич
Зимний солнечный день. Лес. Несколько вооружённых солдат на лыжах склонились над застарелым лыжным следом. Майор КГБ в белом масхалате что-то говорит в переносную рацию "Негро". Над ними в пронзительно голубом небе пролетает самолёт, оставляя за собой инверсионный след.
В то же время. По яркому голубому небу медленно пролетает тот же самолёт. Недалеко от берега на заледеневшем озере стоит чёрная фигурка человека. Средний план: прикрывши ладонью глаза от солнца, заросший неопрятной бородой человек смотрит на небо. Сверхкрупный план: в пробитой во льду штробе страшно качает льдинки чёрная озёрная вода; в ледяную воду опускаются руки и начинают выбирать рыбацкую сеть, в которой попадается редкая рыбёшка.
Солдаты выходят на небольшую полянку в лесу. Всё занесено снегом. Вдруг становится видно, что небольшой холмик на краю - занесённая по самую крышу землянка. С разлапистой сосны падает медленно и спокойно ком снега. Солдаты напряжённо вслушиваются в тишину. Хищные глаза майора КГБ.
Человек вскидывает на спину старый рюкзак, поправляет на льду опознавательную вешку, берёт в руки воткнутый в лёд железный ломик и идёт к берегу. Из ветвей разлапистой ели достаёт припрятанные там широкие охотничьи лыжи и ставит на их место лом. Надевает лыжи, ещё раз рассматривает заснеженное озеро, курящуюся дымом деревушку на далёком берегу, засыпанную снегом лодку, лежащую на берегу вверх дном.
Опушка леса. Из леса к землянке идёт человек, ловивший рыбу. Едва он открывает дверь, как из землянки в грудь ему упираются стволы автоматов. Он пятится назад, сзади из-под снега выпрыгивают ещё несколько солдат с автоматами. Из-за заснеженного стожка, взмемекнув, появляется коза. Автоматная очередь - коза падает на снег. Из землянки выходит в масхалате майор КГБ, с сомнением оглядывает пойманного.
Майор КГБ: Что за стрельба?
Солдат: Да тут вон...
Показывает на козу.
Майор КГБ: Лейтенант! Самым тщательным образом проведите обыск. Соберите всё, до последней мелочи.
Зимняя дорога в лесу. В грузовик укладывают изъятые вещи: тряпьё, полные мешки, тяжёлую бочку, лопаты, грабли, связки сушёных грибов, вёдра, веревки. В военный "газик" заталкивают со связанными руками пойманного. Возле чёрной "волги" майор снимает масхалат и садится в машину. Весь транспорт отправляется, дымя синеватыми выхлопными
8
Осторожней, друг,
Ведь никто из нас здесь не был,
В таинственной стране Мадагаскар.
Юрий Визбор.
Старик был стар и страшен. Глаза его цветом были такие же, как и вся медная утварь, которой он торговал в своей лавке, - жёлто-грязные, будто захватанные руками, были его глаза. Трахомное гноилище была его посуда. Илья даже на мгновение забыл, зачем он пришёл сюда. Мимо этой лавки он часто пробегал, как всегда пробегал мимо всех арабских лавчонок, игнорируя призывы на ломаном русском: "Брат - заходи - посмотри". Арабы торговали всем, не гнушаясь ни крестами самоварного золота с распятым Иисусом, ни шестиконечными звёздами Давида того же материала. В любой лавчонке можно было заказать, что угодно душе: из зелёных бус в полчаса сделают мусульманские чётки из "камня Мухаммада" - малахита (липового), из еврейской кипы-"ермолки" - татарскую национальную шапочку. Только купи! "Купи, брат!" Странны и удивительны были здесь возмущения еврейской символикой или требования запретить празднования Рождества, исходящие из мусульманских общин европейских либеральных городов, - тут вся символика продавалось ими же, тамошними возмущенцами: открытки с Крёстным путём Христа Виа Долороза, "святая земля" (с соседней клумбы) в бутылочках, мирра и свечи для церквей. Если попросить хорошенько, то и надгробную плиту племянницы Иисуса доставят в недельный срок. На которой так и будет написано: "Племянница Мессии имярек". Или сестра - по желанию заказчика. Чем ближе родство, тем дороже - что правда, то правда. Реликт ценнее - понимать надо.
Но Илью что-то остановило, и он шагнул за порог этой лавки старьёвщика. Словно захлопнулась за ним дверь - так оказалось тихо в этом закутке.
Кривой, как ятаган, нос старика обратился в его сторону. На ятагане росла пупырчатая бородавка, из которой торчали редкие чёрные волоски. Глаза оценивающе запечатлели фигуру Ильи, и губы на коричневом лице его брезгливо дёрнулись - не покупатель. Илья стоял, обводя глазами груду старой посуды. Кувшины с крышками и без крышек стояли на полках. Какие-то урыльники с длинными изогнутыми носиками от самого дна свисали, продетые за ручки, с потолка. При виде их из памяти всплыло слово "шербет". Но в детстве Ильи шербетом называли бесформенный кусок плохого шоколада, похожего на хозяйственное мыло и напичканного крахмалом, мукой и арахисом. А эта посуда явно предназначалась для жидкости. Тёмного старого серебра подносы, инкрустированные узорами, и подносы медно-латунные, красно-чёрные и жёлто-грязные, лежали рассыпанными стопками. Чайники и чайнички, кофейники и кофейнички, турецкие джезвы разных размеров, посудинки, похожие на сахарницы, посудинки вообще неизвестного предназначения громоздились на полу, по углам, вдоль стен до самого потолка.
Старик, похожий на магрибского пирата или караванного разбойника, медленно шлифовал фланелькой какой-то круглый мятый бок красной меди. Его глаза неотрывно следили за Ильёй. А тот стоял посредине лавчонки на небольшом пятачке свободного пространства и, вращаясь вокруг себя, рассматривал, блаженно улыбаясь, всю эту гнилую и полусгнившую рухлядь.
На полу в углу, среди красно-жёлтого старья узкой полоской выделялось что-то, заваленное и даже, как показалось, припрятанное. "Можно?" - спросил на иврите Илья. Старик не сразу, но кивнул головой, внимательно наблюдая за посетителем. Илья же присел на корточки и с брезгливостью подумал, что придётся разгребать эти многолетние отбросы, чтоб добраться до странного предмета. Он, вздохнув, снял сразу несколько посудин и, жестяно громыхая, отложил их в сторону. "Руки придётся отмывать бактерицидным мылом, - подумал он неприязненно. - И желательно в ближайшем туалете, который сперва тоже надо отмыть бактерицидным мылом". Он вытащил из-под груды антикварной меди кастрюльку литра на два.