Школа в Кармартене
Шрифт:
– Именно поэтому, – предположил Ллевелис. – В природе богов легко усомниться, а попробуй-ка усомнись в яблочной кожуре, когда она везде!
Вторым новым для первокурсников предметом была рунология. Посвежевшая, только что вернувшаяся с ФПК профессор Лютгарда, бодро засучив рукава, взялась за них. Вскоре все овладели руническим алфавитом, потому что он был не сложнее огамического, именами нужных богов, потому что они были не сложнее их собственных имен, и умением разбирать кеннинги, потому что им было некуда деваться. Кеннингом назывался такой поэтический прием, когда воин именовался, к примеру, кленом битвы, битва – вьюгой копий, копье – змеем кольчуги, кольчуга – рубахой Тора, бога-покровителя
– Как ты думаешь – в каком смысле «исследование утраченных рукописей»?
– Ну, зная архивариуса Хлодвига, думаю, что прямо исследование, и притом очень тщательное, рукописей, которые именно что утрачены, – предположил Гвидион.
Ллевелис и Гвидион стояли перед стеной, читая и перечитывая названия предлагавшихся субботних спецкурсов по выбору:
«Ползучие растения» (доктор Блодвидд).
«Исследование утраченных рукописей» (Хлодвиг Нахтфогель).
«Топография волшебных холмов» (проф. Коналл O’Доналл).
– Я слышал, что профессор Коналл О’Доналл не отражается в зеркалах, – с некоторой робостью заметил Гвидион.
– Ну, это само по себе еще ничего не значит, – отмахнулся Ллевелис.
Доктор Итарнан читал спецкурс по пиктографии, причем этим словом он называл науку о пиктах, а кто по простоте душевной приходил к нему изучать пиктографию в общепринятом смысле, тот сразу с порога получал пинка. Все это сопровождалось фразой доктора Итарнана: «Картинки идите рисовать в другое место!»
«Шпилька для волос в культуре хань» (Сюань-цзан).
– Сюань-цзан говорил, что это общий курс, не требующий никаких предварительных знаний, – с сомнением сказал Гвидион.
«Говоры кентавров как особая группа диалектов греческого языка» (Дион Хризостом)
«Химический состав алхимических элементов».
– Смотри-ка, нам историю химии поставили! – радостно воскликнул Гвидион.
Посмотрев на имя преподавателя, Ллевелис тихо сказал: «Э…», – и прикусил язык. Это был Инир из Тангви.
Дальше шли «Образы животных-патриархов в „Мабиногион“ и прочей людской традиции».
– Слушай, а почему на лисьем языке? – недоумевая, спросил Гвидион.
– Ну, потому что на родном языке преподавателя, – ткнул пальцем в стену Ллевелис.
«Альтернативная поэзия Шумера и Аккада».
– А вот тут имя преподавателя ты можешь разобрать? – беспокоился Ллевелис.
– Да как? – одними же согласными записано, – резонно замечал Гвидион. – Вот, смотри: после заката солнца в подвалах Восточной башни в Западной четверти. Там уж, наверное, и гласные скажут.
Говорили еще, что если молча постоять перед стеной подольше, делая вид, что ни один из предложенных спецкурсов тебе не подходит, на стене будто бы проявлялись какие-то еще дополнительные спецкурсы, с названиями, от которых бросало в дрожь; ради них предлагалось спуститься или подняться в такие отдаленные аудитории, о которых никто раньше не слышал.
Ложка, которую валлиец дарит своей возлюбленной в день святой Двинвен, всегда режется из цельного куска дерева, переплетенные виноградные лозы на ручке ложки служат
Так вот: ничего этого доктор Мак Кехт не знал. Но видя, что все валлийцы режут и шлифуют ложки, он почувствовал некоторую неловкость и трепетное желание вписаться в быт этого милого ему народа. Ему стало стыдно, что за много лет он плохо успел узнать его обычаи. Он не знал, что дальше делают с этой ложкой, что ее кому-то надо дарить. Он полагал, что ее по традиции вырезают ко дню святой Двинвен и затем просто пускают в хозяйство. И вот, внимательно присмотревшись к тому, что и как делают люди, он сел в школьном дворике, где на него падал разноцветный луч, проходивший сквозь витраж, и твердой рукой хирурга принялся вырезать валлийскую ложку. Дважды эту ложку видела Рианнон. Первый раз рано утром, когда облик задуманной ложки только-только начал выступать из придирчиво выбранного Мак Кехтом ясеневого бруска. Днем, когда Мак Кехт вынужден был отлучиться к городскому пациенту, Рианнон восприняла это как досадную помеху и даже закусила губу. Второй раз она прошла мимо витражного окна перед закатом, когда символика на ручке ложки приобрела совершенно определенные контуры, возбуждавшие воображение валлийки. Доктор смел с колен мелкие стружки и опять, поправив прядь волос, склонился над работой.
Доктор Мак Кехт отогнал от Рианнон «Древнейшие мифы человечества», которые украдкой жевали ее подол, твердо взял ее под локоть и привел к себе, в Пиктскую башню.
– Я хотел бы показать вам кое-что… Вот… смотрите, – Мак Кехт взял со столика совсем готовую ложку и показал Рианнон. – Вам нравится? – спросил он, явно волнуясь.
Рианнон кивнула.
– Я… хорошо все сделал? Правильно? – спросил Мак Кехт, несмело заглядывая ей в лицо. Глубина его взгляда поразила Рианнон. Там было все: и желание угодить ей, и надежда на что-то, и несомненная любовь.
Рианнон уже хотела было взять ложку из его рук, когда Мак Кехт отвернулся, подошел к котлу, в котором у него кипели медицинские травы, опустил ложку в булькающее варево и со смаком размешал его, глядя Рианнон в глаза с нежнейшей улыбкой.
– Действительно, удобная вещь, – сказал он.
Рианнон скрипнула зубами и выбежала вон.
Доктор Рианнон металась по всей комнате в бешенстве. Мак Кехт задел-таки ее за живое. Он долго терпел ее выходки и наконец вернул ей все разом. Он позволил себе утонченное издевательство, которого она никак от него не ожидала, даже не предполагала, что он на это способен. Рианнон восхитилась им. Похоже, она недооценивала Туата Де Даннан. Похоже, она вообще плохо знает этот народ. Она вспоминала взгляд Мак Кехта, помешивающего ложкой в котле, и его улыбку в этот момент. Это пробуждало в ней такой интерес к бедному доктору и такое желание узнать, что он при этом думал, о каком тот не мечтал и в самых рискованных видениях.
– И помешивал ею… гнусное варево, – говорила Рианнон сама себе. Ярость и восхищение владели ею.
…Вечером к ней пришел Гвидион и без лишних слов подарил ей свою ложку. Рианнон приняла и поблагодарила, и Гвидион ушел так же тихо, как появился. Он был явно издерган последними событиями и волновался крайне, но ничего из этого он не позволял заметить по своему лицу.
Гвидиону, естественно, даже в голову бы не пришло рассчитывать на взаимность Рианнон; он просто всегда делал то, что должно. А в день святой Двинвен положено же было дарить самодельную деревянную ложку тому, кого любишь.