Шолох. Тень разрастается
Шрифт:
– Нет, мадам. Люди видели того Ходящего, выжившего. Никакие деньжища того не стоят.
Я с беспокойством почувствовала, как из сердцевин ромашек выбираются муравьи.
Вероятно, Патрициус испугал их, когда внезапно сорвал цветы. Это как если бы ты зашел в кабак по соседству, и его вдруг унесло невиданным доселе смерчем. Умные насекомые притихли на время плетения венка – решили переждать бурю. Теперь, оказавшись у меня на голове в относительном покое, они осмелели, повылезали, поползли оценивать ущерб и исследовать новые территории. Судя по энтузиазму, с каким они закопошились, новая реальность
У меня руки чесались с визгом отбросить венок в сторону, но я не хотела обидеть Патрициуса. Дюжина дней на чужбине в компании Кеса и своего очумелого одиночества сделали меня до странности сентиментальной. Я решила стерпеть муравьев. Напоминала себе, какая я стала взрослая, сильная, крутая, умудренная, прах его побери, опытом. Негоже такой детине бояться лесных рыжиков.
Из-за этой моей внутренней борьбы к особняку Мчащихся мы ехали молча.
Когда я прощалась с кентавром у глухого кирпичного забора поместья, он ойкнул:
– Мадам, да у вас вся голова в муравьях!
– Правда? А я и не заметила… – героически стиснула зубы я. Играть – так до конца.
Но тут из-за высокой калитки донесся знакомый голос, сломавший мне всё представление:
– Ага, щас, не заметила она! – голос звонко заржал, – Признайся – ты просто выяснила, что укусы муравьев улучшают цвет лица.
Тяжелый кованый засов скрипнул и послушно уполз вбок под длинными пальцами Кадии из Дома Мчащихся.
– Слава богам, с тобой все хорошо, – я облегченно выдохнула, когда подруга появилась в проеме.
– Это должна быть моя реплика, эй! – возопила Кад и заключила меня в такие крепкие объятия, что в шее что-то неумолимо хрустнуло.
Я с негодованием отстранилась, отплевываясь от ее вездесущих волос. Поняв, что все это взаправду, что я действительно добралась до дома, я жива, и моя лучшая подруга тут, возвышается надо мной, как тонкая березка, я от облегчения рассмеялась, да так заливисто, что залаяли соседские псы, а подводная ночнушка испуганно прильнула к ногам.
Смех перерос в легкую истерику: я поперхнулась и начала кашлять. Это показалось мне невероятно смешным, и я попробовала похлопать саму себя по спине, но вместо этого прихлопнула муравья, исподтишка выползшего из-за ворота… Я резко отдернула руку – и у меня вдруг свело ушибленное в Арсенале плечо. Я расхохоталась еще громче, некстати вспомнив белые портки Мелисандра, я подвывала и похрюкивала под обескураженным взглядом Патрициуса… Кентавр привык к более сдержанной версии «мадам».
Отсмеявшись и кое-как наладив отношения со всеми запчастями своего организма, я с удивлением поняла, что боевая, огненная Кадия тихо плачет, прижавшись лбом к калитке.
Глава 8. Одного раза в год
В любви всегда есть что-то надрывное, какая-то боль, неосуществленное желание… То ли дело дружба. Берегите друзей, они – ваш свет в темнейшую ночь.
Флаурда Северин, хозяйка сорока кошек
В итоге Кадия из Дома Мчащихся устроила мне такой прием, что к утру я уже и вовсе не верила
Наверняка вам знакомо это чувство: ты возвращаешься из путешествия, и его сразу же будто ластиком стирает, быстро, безжалостно, как это и принято у вселенной. С легким чпоком натюрморт повседневности втягивает тебя обратно, и, казалось, и не было ничего. А если и было – то с кем-то другим. С твоим зловещим зеркальным двойником, с неясным образом из сновидений, который ты себе придумал каким-нибудь ужасно скучным будним вечером.
Увидев прозрачные, блестящие слезы на глазах Кадии, я испугалась так, как не пугалась даже перед лицом звериных приспешников.
Кад? Плачет?
Невозможно!
Да еще чтоб так тихо, беспомощно… Я совсем растерялась.
Кадия всегда играла роль бравой девчонки (лучше: «деффчонки»), с самых малых лет. Сколько шишек ни кидали в нас соседские мальчики, сколько оплеух не лепил тренер по тринапу с говорящим именем мастер Пнивколено, сколько юнцов, краснеющих уродливыми пятнами, не признавались, что у них, дескать, нет к Мчащейся никаких чувств – Кадия никогда, никогда не плакала. Ее открытое, красивое лицо упорно не отворачивалось от препятствий, и поэтому у Кадии было больше врагов и врагинь, чем человек нормальный вообще может себе представить. Никто не любит смельчаков.
В глубине души я знала, что она – не тот картонный персонаж, каким хочет казаться. Что иногда ей хочется заговорить нормальным тоном, без всех этих разухабистых «хей», «эгегей» и «дорогуша». Что иногда она сомневается, хорошая ли это для неё затея – работать стражем? Носить по двадцать кило железа (если не больше) и решать все проблемы острием меча?
Я помнила, как у Кадии сперло дыхание, когда в темной пещере Дахху она призналась нам в любви к Анте Давьеру. А потом сразу же отреклась от своих слов, попытавшись обратить все в шутку.
Сколько же на свете вещей, о которых мы не говорим! Не говорим даже с самыми близкими.
Мы оставляем их в темной зоне, не желая выводить под театральный софит, ведь они совсем не подходят нашим пьесам.
И на галерке верят. Верят.
А те, кто ближе – из уважения молчат. Друзья всегда все знают. Не тешьте себя надеждой, что ваши тайны скрыты картонной декорацией на первом плане. Видно все. Но из любви мы отрицаем правду.
И тем страшнее было видеть Кадию без маски.
– Так, дома кто-то есть? – я подхватила ее под руку и потащила на участок.
– Конечно. Полон дом гостей, всё как обычно, – она фольшиво хохотнула.
– Мне лучше ни с кем не пересекаться, ты ведь понимаешь?
Подруга неожиданно взъярилась:
– Тинави, то, что я плачу, не значит, что я совсем мозги растеряла!
Мы спустились с покрытой гравием дорожки в яблоневый сад. Деревья не шелохнулись. Ветви с припозднившимися белыми цветами, приятно отяжелевшие, покорно гнулись к земле. Вишня также еще цвела и благоухала. Жужжание комаров успокаивало: кажется, фруктовые сады – это тот редкий случай, где оно лишь добавляет прелести. Кадия шла быстро, спину держала прямо, на меня не оглядывалась. Я семенила вслед, мысленно проклиная подводную ночнушку, которая оплетала ноги и не давала делать нормальные, широкие шаги.