Шолох. Тень разрастается
Шрифт:
Меня саусбериец попробовал сделать невольной пособницей в краже, что стоило мне больших проблем на работе. А сам Мелисандр просто сбежал: и с тех пор мы не виделись.
– Какого праха? – бушевала я, за рукав вытягивая Мела из бара. Получалось плохо – поди сдвинь такую глыбу с насиженного места!
– Что именно «какого праха»? – с достоинством поинтересовался Мелисандр.
Затем понял, что я не отстану, поднялся и вежливо изобразил, будто это именно моими усилиями его удалось вытолкать наружу.
Островная ночь встретила нас, как куртизанка –
Люди вокруг послушно разбивались по парочкам. Но мы с Кесом, хоть и были в том же интимном количестве, носили совсем иной характер.
– В первую очередь – почему они называют тебя Кадием Мчуном?
– Потому что я так записался на границе.
– Зачем?
– Кадия из Дома Мчащихся достойна уважения и всяческого восхваления, – хмыкнул Мелисандр. – Я, как мог, способствовал ее популярности. Но что делаешь в Пике Волн ты, моя маленькая Ловчая?
Я тихо зарычала.
Кес не знал границ. Не знал их, когда сбежал от меня из шолоховской библиотеки, бросив на растерзание иджикаянцам, не знал и сейчас, когда места в карьер принялся шутить, будто мы старые друзья. Мы таковыми не были, и его игривые интонации не встретили у меня понимания.
Я смело ткнула пальцем ему в грудь:
– Дорогой Мелисандр, я от всей души советую тебе сменить тон. В этой стране у меня нет ни власти, ни старой доброй биты, но, если ты думаешь, что я забыла наше прощание – ты глубоко ошибаешься.
Кес с хрустом почесал лохматый затылок.
На преступных улочках портового района он чувствовал себя, как рыба в воде. Слегка склонившись ко мне с высоты своих почти двух метров, Мелисандр проворковал:
– Крошка Ти! Я все прекрасно помню и жду не дождусь возможности загладить свою вину. Но ты сейчас здесь, а не в допросной темнице, и это дает мне надежду на то, что мой проступок был не так уж серьезен.
– Ложная надежда.
– Тогда почему ты разговариваешь со мной?
– Ты пачкаешь имя моей подруги!
– Я восхваляю имя прекраснейшей из женщин бравыми победами.
– Сомнительными победами.
– И всё же!
Я резко сменила тон и остановилась:
– Хочешь прощения?
Мелисандр по инерции сделал шаг вперед, потом с интересом качнулся обратно.
– Хочу-у, – протянул он загадочно.
«Загадошшшно,» – как сказал бы кентавр Патрициус, шолоховский перевозчик с желтыми стременами, любитель местечковых сплетен.
Я вздохнула:
– Дай мне денег.
Глаза Мелисандра полезли на лоб.
Я присела на угол каменной скамьи на набережной, подобрала плоский булыжник и с размаху пустила его прыгать по воде. Тихий плеск успокаивал… Всех, но не чаек, прикорнувших на парапете: с нецензурной чаячьей бранью они взлетели и раскрасили свое отступление авангардными белыми кляксами.
– Я оказалась тут случайно,
Мелисандр задумчиво опустился на скамейку рядом со мной.
Поглядел в никуда, удивленно покачал головой, будто отвечая каким-то своим мыслям, и, наконец, хлопнул в ладоши:
– Будут тебе деньги, Ловчая. Не парься. А пока хочешь интересную историю?
– Ну, не очень, – призналась я.
Кес только хмыкнул и нагло взъерошил мне волосы своей здоровенной лапищей:
– Не хочешь – не надо. А что насчет хорошо прожаренного стейка?
Желудок предательски заурчал. Громко, требовательно, как гномья оперная солистка на премьере… Мелисандр заржал и жестом поманил меня обратно к косым рядам кабаков.
***
Очень скоро мне начало казаться, что жизнь моя прекрасна и удивительна, Шэрхенмиста – лучшее место для внепланового отпуска, а Мелисандр Кес – чудеснейший из людей. И неважно, что это он забил первый гвоздь в мой карьерный гроб детектива по делам мигрантов.
– Магия, Мелисандр! – орала я, перекрикивая очередной троллий коллектив с саксофонами. – Магия оказалась такой фигней, ты бы знал! Есть она, нет ее – вообще по барабану! Стоило волноваться!
Историк скалил белые зубы, с готовностью кивал, подкладывал мне на тарелку сочный фиолетовый виноград:
– Я то же самое думаю про карьеру. Всю жизнь мечтал дорасти до старшего Свидетеля Смерти, а теперь вижу, что моё призвание – совсем в другом.
– В чем? В воровстве? – слишком громко хихикнула я.
Сидевшие за соседним столиком эльфы замерли: их остренькие уши дружно свесились по сторонам от пышных причесок – так лепестки у сорванного тюльпана вдруг отходят от стебля после трех дней в вазе.
Мел вытаращил глаза и с силой наступил мне на ногу под столом.
– В баловстве, говорю! – «уточнила» я еще громче. – В баловстве с этими дешевыми амулетиками, да?
Эльфы успокоились. Мелисандр тоже.
– Да, – подтвердил он. – Тайны амулетов разрастаются, как грибы после дождя, и я начинаю думать, что… А. Погоди. Ты же не хочешь интересных историй, Ти!
– Хочу, хочу!
Расплатившись, мы снова вышли на набережную.
Мелисандр галантно предложил мне свою кожаную куртку, что, увы, не делало погоды – на летягу не налезет, под летягу – так летяга не налезет… Глупость какая-то, почти рекурсивная сказка! Типа той, что учат дети в Шолохе: «Круст пришел к ундине в гости. Видит круст – в ракушке кости: «Как?!». Ундина отвечала: «Погоди, начну сначала…. Круст пришел к ундине в гости…» и т.д. и т.п. Всё детство меня мучил вопрос: неужели ундина съела этого грешного лешака? Ундины же, по идее, пескетарианки?