Шпалы
Шрифт:
– Спасибо, Леонид, ваши страдания восхищают нас, – должна произносить депрессия тем же монотонным голосом, каким озвучивают названия остановок.
В метро я постоянно думаю о загробном царстве. Древнегреческих и древнеегипетских мифах. Древнеегипетские мне особенно нравятся, они уверяют, что душу может полностью проглотить страшное чудовище за ее плохое поведение. Полное и всесовершенное уничтожение. Шах и мат Сартр со своей идеей ада в виде гостиничного номера: вечно чужого и никогда своего. Слава богу, хотя бы моя мастерская всегда моя. Значит, это по определению – не ад.
Входя
Глава 4
Приехала мама. Что стоило полагать неожиданным. Я был с ней в ссоре уже год как, и визита не ждал. Она застала меня врасплох своим звонком и просьбой встретить на вокзале. По дороге домой мы молчали. Зато, когда вошли, она как ни в чем ни бывало, села на кухне и потребовала: «Лелька, рассказывай, как жизнь». Я никогда не знал и не понимал, что ей на это отвечать, и каким образом, с какими потрохами подавать описание тех событий, которые ее ухо могло бы воспринять. Вскипел чайник, и минутная заминка позволила мне успеть
по-быстрому сложить в голове возможное описание, которое будет звучать как смешное и безобидное:
Помаленьку, – начал я, – Потихоньку-полегоньку.
Кушаешь? – перебила меня мама, и я понял, что зря сочинял рассказ о себе. Я успел за год забыть о том, в каком ключе обычно проистекают наши разговоры.
Кушаю, – я кивнул.
А работа?
Тяжело, но более-менее.
А девушка та, кажется, Ирочкой ее звали? Как у тебя с ней?
Я попытался вспомнить «Ирочку», но, так и не сообразив, когда и о ком рассказывал маме, махнул рукой:
Мы с ней не сошлись характерами и потому давно уже не общались.
А с папой ты созванивался?
На прошлой неделе, – соврал я.
С отцом я не разговаривал уже очень давно. Но об этом знать маме было не обязательно.
Ты что снова пьешь? – мама кивнула головой на пустую бутылку.
Друзья приходили, – я использовал старую отмазку.
Ну, я рада, что у тебя все хорошо, – совершенно не кстати закончила мама наш очень занимательный диалог и перешла к конкретике.
Лелька, ты у меня уже совсем взрослый и должен понимать…
Мне никогда не нравилось это вступление: с этими словами мне запретили покупать мотоцикл, отказались помочь в оплате съема мастерской. Именно этой фразой мама предваряла свой развод с отцом, свою женитьбу на дяде Жоре. Именно эти отвратительные сочетания звуков звучали во время каждой ссоры с ней.
Что на этот раз? – сократил ее вступление я.
Я не могла отказать бедной девочке, а ее маманя, она зовет ее маманей, очень мило, как я полагаю…
Я осторожно добавил себе в чай коньяка из фляжки. И почувствовал, как блаженное спокойствие растекается по телу.
А ты вообще сумасброд! – мама махнула рукой.
Наученный горьким опытом я промолчал, ожидая собственно сути.
И тетя Тоня очень волнуется за девочку. В большом городе с ней всякое может случиться: обидят, оскорбят. Она же совсем еще птенчик, вылетающий из гнезда.
Я высыпал на стол сахар и начал вырисовывать им на столе зубочисткой узоры.
В общем, я говорю ей, что ты согласен? – закончила она.
Согласен на что? – я поперхнулся чаем.
Приютить бедняжку, – мама невинно и удивленно хлопнула глазами, как если бы мое согласие было для нее вещью само собой разумеющейся и ожидаемой, – Заодно я подумала, что вдвоем вам будет веселее, и я, наконец, прости господи, перестану за тебя волноваться.
Мама. Я. Привык. Жить. Так, – отрезал я.
Она не слушала.
Проходи, деточка, – крикнула она кому-то.
И я не успел моргнуть и глазом, как в комнате появилось застенчиво-робкое создание в клетчатой юбке. Я поднял голову. Плечи юной леди покрывал серебристый шарфик. Не в меру длинные белые рукава делали ее похожей на школьницу. Тонкая шея и аккуратно зачесанные назад рыжие волосы, собранные в пучок, алая помада, черные тени и очень бледный вид. Девушка дрожала и выглядела крайне испуганной. Но я был готов признать, что распусти она волосы и ляг, успокоившись, на диван, из нее бы получилась неплохая натурщица. Эта мысль пронеслась со скоростью света в голове и все резко переменила.
Хорошо, – кивнул я.
Мама радостно улыбнулась и кивнула:
– Вот и ладушки, вот и чудно! – с этими словами она быстро выскользнула в дверь.
Ее уход не мог меня не обрадовать. Я нагнулся к новой соседке:
Как тебя зовут?
Тася, – испуганно ответила она, – А вас, тетя Люда сказала, Леонтий?
Я подписываю картины Леонардо, – хмыкнул я.
Я привык, что на мои остроумные шутки люди весело реагируют, но она лишь вежливо улыбнулась и хлопнула глазами:
Забавно, – проговорила девушка вслух и зачем-то уточнила, – Вы полагаете себя равным Леонардо да Винчи?
«Если что, я всегда смогу выставить ее в общежитие», – успокоил я себя.
Нет, – произнес вслух, – Я полагаю себя равным себе. Будешь коньяк?
О выпивке девушка слушать не желала ничего. Потому что полагала это непристойным и мерзким.
Все, кто пьют – алкоголики, – убежденно кивнула она, – Вы, получается, алкоголик?
Нет, – отмазался я, – Алкоголики – это те, кто пьют одни. Если ты не составишь мне компанию, то да, получится, что я алкоголик.
Курение она также находила постыдным.
Бог создал человека чистым и невинным, – промолвила она, когда увидела у меня картину – «Обнаженная девушка курит», – А вы нарушаете его заветы.
Мне бесконечно не нравилось, когда со мной говорили таким тоном, пришедшие жить на мою площадь.
Сегодня я стоял на литургии, – оборвал ее я, – Множество вещей пришло мне в этот момент в голову. Я думал о том, чтобы бросить и пить, и курить, и уйти в монастырь, но потом осознал, что не смогу изменить себе. И потом мои вредные привычки не простираются надо мной, они сопутствуют мне. Плюс учти, что говорил Иисус: «Что ты тычешь в соринку, которая у другого в глазу, а своего бревна не видишь?» Я в детстве вообще в воскресную школу ходил, ясно? И ты не поп, чтобы меня учить и исповедовать.