Шпалы
Шрифт:
Чтобы вам было проще, я вылила ваши запасы, – улыбнулась прекрасная леди.
Я стал шарить в карманах куртки в поисках сигарет. Девица злорадно засмеялась:
Их вы тоже там не найдете. У меня было много времени на то, чтобы очистить ваш дом от скверны.
В ужасе я кинулся в мастерскую. Но нет, все картины, изображавшие голых натурщиц, висели на месте. На них прекрасное создание покушаться не стало.
Глава 5
Нашел среди карандашей пачку. Сигарета не затушила тоску. Я выкурил еще одну. Снова не помогло. Идти ночью
Что вам нужно? – недовольно и сонно спросила она, спеша зарыться обратно в одеяло.
Поговори со мной, если тебе не трудно, – попросил ее я, – Я давно ни с кем не разговаривал.
Это высказывание было чистейшей правдой, потому что, будучи по природе болтливым и имея много друзей, я на самом деле давно уже никому не высказывал то, что думаю. Помнится, вначале я счел это неделикатным, затем попытался высказаться, заметил, как люди делают круглые глаза и меняют темы обратно на общенезначащие. Постепенно забил и утратил интерес к шумным обсуждениям чего бы то ни было, и дальше преимущественно отшучивался или острил, когда пребывал в компаниях.
– О чем с вами поговорить? – не поняла она
– О чем угодно, – ответил я, – О расположении звезд в галактике Андромеда или о принятии Декларации независимости.
– Мне это никогда не было интересным, – пожала плечами она.
– А что тебе интересно? Прямо сейчас. В конкретную минуту, – спросил я.
– Почему вы меня разбудили. То есть, отчего такое внезапное желание поговорить в три часа ночи?
Я присел рядом с ней на корточки и задумчиво стал разглядывать контуры ее лица, едва заметные в темноте.
– У тебя бывало когда-нибудь такое тоскливое чувство на душе и как будто бы комок в горле? Как будто нет на свете ни одного человека, кто понял бы твою тонкую душу и все, что ты делаешь, прилагая свой минимум усилий, никому не нужно?
– Тогда я сажусь за стол и рисую, – ответила она, отворачиваясь от меня, – Много-много рисую или читаю. Если и это не помогает, беру учебник китайского и пытаюсь переводить Конфуция.
Я присвистнул.
– И много перевела?
Она посмотрела на меня недовольным и заспанным взглядом, затем полезла в рюкзак, достала толстую тетрадку и по-быстрому пролистала ее перед моим носом, демонстрируя. Тетрадь была исписана вся. Вперемешку. Половина на русском, половина на китайском. Мне оставалось только кивнуть.
Попробуйте тоже переводить, – посоветовала она.
Я не знаю китайского, – пожал я плечами, – И мне это не поможет.
А что вам помогает?
Лежать под поездом, или алкоголь, или сигареты. Но сегодня я перепробовал все, и мне по-прежнему грустно.
Я ожидал более сильной реакции.
– Не надо так, – пробормотала она вяло, проваливаясь окончательно в сон, – Не нужно. Если вам важен мой взгляд, пожалуйста, не делайте так больше.
– Но…
– Идите в мастерскую, напишите портреты или пейзажи, или абстракции…
Больше слов от нее я не добился. Я вернулся в мастерскую. Выбрал холст побольше и неожиданно последовал ее совету. Я нарисовал на холсте черной краской круг. Потом взял другой холст и от души заляпал его всеми возможными цветами. Старательно
Глава 6
Отправился на выставку. Позвал Макаров, бывший одноклассник. Предложил китаянке пойти вместе. Она отказалась по предлогом того, что дескать ей надо готовиться к последнему вступительному испытанию, чтобы поступить в ту школу художеств, куда она намеревается. За обсуждением этого выяснилось, что взгляд мой притуплен и поступает она не в университет, но в какое-то заведение типа хорошей гимназии, а, следовательно, и лет ей не восемнадцать, как я сперва решил, но шестнадцать.
Рассказал об этом Макарову. Мы встретились с ним уже после выставки. Картины его, как всегда, не отличались изысканностью, но были чем-то вроде импрессионистичных набросков слепого Ван Гога. «Понимаешь», – объяснял я Макарову непонятно зачем, когда он подсел рядом, – «Я не уверен, но мне кажется, я почти готов в нее влюбиться. Она дала вчера действительно разумный совет, и я боюсь представить, что со мной случится, если я увижу ее сегодня с распущенными волосами». Макаров кивнул: «Три холста с хорошими картинами, говоришь?». Я кивнул. «Неужели, тебя смогла привлечь девчонка. Причем просто тем, что еще не оставила веру в те установки, которым ты сам когда-то был предан в юности?» Я кивнул повторно и посмотрел на лощеную морду Макарова. Глаза его были узкими и монгольскими, кожа напоминала парусину. А голос звучал как репродуктор, причем старый советский репродуктор. «А как там шпалы?» – Макаров вывел меня из размышлений, – «Знаешь, твои истории меня всегда вдохновляют. Ты видел набросок номер восемь? Он сзади». Я обернулся, и моему взору предстало дымчатое пятно, которое, если прищуриться, можно было бы действительно принять за поезд. Вдохновение Макарова меня всегда немного поражало своим умением сделать из сильного образа слабый.
Шпалы как всегда. Я пытался от этого излечиться, стоял в церкви, смотрел на потертые иконы и жалел себя.
Глаза Макарова стали круглыми.
Так ты и к вере придешь! А я лет десять как, брат, на литургии не был.
Сходи, рекомендую. Ощущения необычны и иконы красивые. На Варварке церкви особенно хороши.
Макаров важно кивнул, и я медленно представил, как следующей темой его работ неожиданно станут серебристые купола и серьезные размытые иконы. Я закрыл глаза и понял, что иконам импрессионизм Макарова не подойдет.
Попробуй себя в фовизме, – посоветовал я ему на прощание.
Из вежливости Макаров согласился и отправился в противоположный край маленького зала выяснять мнение о своих картинах у других.
На улице за мной погналась дворняга. Я отвязался от нее в магазине, где купил животному колбасы, которую оно удовлетворенно прожевало, а дальше мы с псом пошли разными дорогами. Меня в ту неделю тянуло на то, чтобы кормить бродячих зверей и людей, кидать мелочь музыкантам в переходах и собирать в кармане коллекцию из раздаваемых флаеров.