Шпалы
Шрифт:
Она села на диван и громко, в голос, заплакала. Наверное, с ней впервые говорили так резко. Это убило всю мою строгость и неприятие. Я привык к легким и спокойным девушкам, не перегруженным моральными правилами.
Тише, – промолвил я ей и осторожно коснулся плеча.
Хочу домой! – закричала она.
Дома нет, – успокоил я ее, – Есть лишь миллион пристаней для одиноких кораблей среди бесконечного моря жизни.
Ее губы дрожали, а тонкая шейка тряслась так, что казалось, сейчас она не выдержит веса головы, и та поникнет на грудь обессиленная. Я хотел взять белил и охры
Вы негодяй, – закончила она по-литературному, – Я не желаю жить с вами. Вы ведете бесчестный образ жизни и говорите ужасные вещи.
Это звучало так, как если бы мы были с ней семейной парой, прожившей миллион лет вместе. И все это время она была убеждена в моей ангельской природе, и только теперь обнаружила мою истинную сущность. Я решил поддержать спектакль и зачем-то сказал:
А еще я лежу под поездом. Раз в месяц. Как-то раз устроил перформанс и играл на улице голым. Люди смеялись. Однажды проехал совсем без денег автостопом отсюда до Новгорода и обратно.
Мне показалось, что еще чуть-чуть и девчонка рухнет в обморок.
Десять раз напивался до потери сознания, один раз уснул в галерее стран Азии и Африки, дважды участвовал в демонстрациях за свободу искусства, трижды купался в фонтане, попутно заливая туда акварельную фиолетовую краску…
Вы гордитесь этим? – она прикусила губу.
Я задумался. По всему выходило, что горжусь. Отвечать что-то нужно было, я снова обвел глазами розовое пятно ее лица:
Солнце, я фанат искусства абсурда. Мне нечем гордиться, нечего чувствовать и нечего стыдиться. Ты тоже станешь однажды такой, слышишь?
Она молчала.
Я не хочу быть как вы, я не буду пить, не буду курить и предаваться всем вашим мерзостям, которые вы описываете, не буду! – наконец промолвило создание с лебединой шеей и горячим нравом.
Город, – я криво улыбнулся, – Университет. Да, даже один этот разговор со мной не смогут не заставить тебя взглянуть на собственную позицию иначе. На какую специальность ты поступаешь, милая праведница?
Востоковедение, – облизнула пересохшие губы она, – Древний Китай.
Я присвистнул. Это было неожиданно. Она вытащила из сумки свернутые рулоны бумаги, и я увидел аккуратно выписанные на белых холстах черные иероглифы-фигуры, смоченные в конце красной печатью. В каждой линии была скрыта такая жизнь, каковую мои холсты давно утратили. К некоторым прилагались пейзажи в виде деревьев, холмов, цветов и очень косо сделанного бамбука.
У тебя дрожала рука, когда ты выписывала бамбук, – сказал ей я, – Остальное недурно. Особенно, вот эта лилия.
Иероглифы важнее, – зло прицыкнула она, вздыхая.
Ее картины убеждали сильнее слов и упрямого вида. Впервые я задумался о чистом искусстве, эффект и содержание которого не усилены никакими веществами.
А как же вера в бога? – не понял я, – Как в тебе это сочетается?
Девушка улыбнулась. Впервые. И очень светло. Мне неожиданно пришла мысль, что распусти она волосы и снабди глаза желтыми тенями, она, пожалуй, напомнила бы мучивший меня портрет.
Бог во всем, – просто ответила она, – Китайцы понимали его одним
И что он завещал? – хмыкнул я, утирая пот со лба, день выдался непростой.
Девица уже как ни в чем ни бывало, оставив страх и мрачность, разбирала содержимое холодильника.
Я чувствую, что нужно следовать следующим вещам: раз – не потворствовать дурным привычкам, два – не потворствовать дурным мыслям, три – не потворствовать дурному настроению.
И откуда ты знаешь, что бог велит делать так?
Просто знаю, – она улыбнулась еще шире, как если бы владела величайшей истиной, не доступной никому другому.
Я пожал плечами.
Для меня алкоголь – не дурная привычка, он мне помогает. Дурные мысли требуют от меня действий. А дурное настроение ведет за собой вдохновение.
Думайте, как знаете, – махнула рукой она, – Я очень боюсь, что нам с вами будет трудно ужиться и мне придется съехать, из-за чего маманя начнет очень переживать. Учтите сразу, я не хочу видеть вас здесь пьяным, я не желаю видеть вас здесь прелюбодействующим, я не переношу запаха сигарет. И мне не нравятся дурацкие шутки.
Мне начинало казаться, что в девушке живут две личности: одна высоконравственная, вторая живая и улыбчивая. Со второй иметь дело мне хотелось бы весьма и весьма, тогда как первая раздражала неимоверно.
Ты хочешь, чтобы я на весь год забыл об алкоголе? – уточнил я, – Я художник.
Я тоже, – она задрала кверху нос, – Я тоже рисую. Это не дает вам права…
Я оставил ее одну в квартире. Запер за собой дверь и отправился думать в соседнюю березовую рощу, меня успокаивали деревья и косые тропинки между холмами. Как раз за рощей располагались поезда. Я сам не заметил, как ноги вывели меня на железную дорогу. И я снова оказался лежащим на шпалах, в ожидании, пока мимо на полной скорости промчится поезд. И только когда жестяная крыша очутилась над моей головой, и на лицо снова капнул мазут, я почувствовал, как уходят тревоги и наступает спокойствие.
Поезд проехал. Я встал с рельс и побрел обратно. В дом, который уже не был таким привычным, таким обычным и таким моим, там ждала меня девушка-китаистка с тонкой шеей.
Вы меня испугали, – моргнула три раза она, – Вы не оставили никаких ключей. Просто заперли меня в квартире и ушли, это было бесчестно.
Ложись спать, – посоветовал ей я, – Мы вернемся к разговору о честности в другой раз, хорошо? Сегодня я устал. Я не очень в состоянии подолгу разговаривать с людьми, для меня это непривычно. Но я рад тому, что ты здесь живешь.
А я нет, – она отвернулась к стенке, – Вы по-прежнему негодяй, по моему мнению. Вы оставили меня совсем одну в незнакомой квартире. А если бы с вами что-то случилось?
Со мной действительно могло что-то случиться. Лежание под поездом – не самое безопасное занятие.
Не бойся, – кивнул я ей и попытался улыбнуться, – Не бойся, Солнце, я не самый хороший художник, но я попробую тебя не обидеть. И даже собираюсь выполнить твои требования. Давно думал завязывать.
Затем я отправился в буфет и стал искать коньяк.