Шрифт:
1
На торжественном собрании — первом подобном за десять лет, прошедших после Мировой войны, — устроенном для себя офицерами почти всех кавалерийских полков, я оказался за столом рядом с молодым человеком весьма приятной наружности. Фамилию его, когда мне ее назвали, я не запомнил, и только позже, когда я о ней справился, оказалось, что его зовут Менис и он племянник одного из присутствующих здесь генералов.
С другой стороны от меня сидел, насколько я помню, граф Хауншперг, чуть поодаль я видел фон Ширинского, Крейля, барона Репнина и еще нескольких человек, с которыми был немного знаком и которые не особенно меня интересовали. В общем-то, все они оказались за одним столом совершенно случайно. Лейтенанты и прапорщики из разных полков — Лимбургского, Караффского и Ауэршпергского, а также и моего, сидели
Голоса наших бывших командиров воскресили в памяти звуки былых боев, затихающие отзвуки команд, стук копыт сгинувших эскадронов; после чего собрание превратилось в сумму отдельных разговоров людей, предоставленных самим себе. Однако довольно скоро слова, которые собравшиеся отважились сказать друг другу, были исчерпаны. В какой-то момент я повернулся к сидящему рядом, тогда еще незнакомому мне молодому человеку, занятому своей сигаретой. Общение наше протекало вполне непринужденно, и у меня сложилось мнение, что я беседую с вежливым, элегантным, но, в сущности, вполне заурядным человеком двадцати восьми или тридцати лет. После того, как мы поднялись из-за стола, мне назвали его имя и сообщили, что он был прапорщиком в драгунском полку Марии-Изабеллы и после войны удачно женился. Упомянули и о том, что он племянник генерала кавалерии Кренневиля. Я поискал взглядом генерала и успел только увидеть, как этот тщедушный, дряхлый уже господин, опершись на плечо нашего бывшего полковника, покидает зал.
Впоследствии я довольно быстро забыл своего соседа по столу, тем более что в течение двух следующих лет нигде его больше не видел. Но потом случилось так, что мы встретились несколько раз подряд на вечерних приемах. Тогда же я познакомился с его женой, воистину красивой женщиной с изумительно светлым лицом и чудесными серо-синими глазами. Говорила она мало, и, кроме того, мне бросилось в глаза, что оба они за несколько часов пребывания на людях почти не разговаривали друг с другом. Впрочем, их союз называли хорошей партией. Кто-то сказал мне, что у них трое детей — мальчик и две девочки.
Позже я несколько раз встречал Мениса на улице, и мы обменивались парой вежливых фраз. Но нашей последней встрече суждено было стать совершенно необычной, глубоко потрясшей меня.
Это произошло в конце ноября, немногим после полудня, на тихой, малолюдной улице. Я заметил хорошо одетого человека, который, пока я к нему подходил, разговаривал с нищим, вернее, как я увидел, приблизившись, — с инвалидом на костылях, с покалеченной забинтованной ногой и, хотя он был в гражданской одежде, с медалями, сверкавшими у него на груди. Медали покачивались на перепачканных лентах, а лицо инвалида выражало какой-то надрыв, к тому же он весь дрожал, — он был без пальто, хотя было довольно холодно. Я уже собирался дать ему монету, но не смог, потому что он был погружен в разговор. Мне не хотелось показаться бестактным и проявить неуважение к нищему: я решил было уже пройти мимо, но господин, с которым он разговаривал, обернулся. Я узнал Мениса и остановился, чтобы с ним поздороваться.
Менис, однако, почему-то смутился и не ответил на мое приветствие. Мне показалось, что я как будто застал его врасплох; и его неловкость даже передалась мне, словно и у меня имелась какая-то причина против нашей встречи. Мгновение мы смотрели друг на друга, и наконец, чтобы сказать что-нибудь и выйти из неудобного положения, я спросил его, как дела. При этом еще раз быстро окинул взглядом нищего, а потом вновь своего
— Ах, — наконец выдавил он, — это ты?
При этом он бросил короткий взгляд на нищего, опять посмотрел на меня, повернул голову в другую сторону, куда посмотрел и я. Там, в нескольких шагах от лестницы, была припаркована машина: двери были открыты, рядом стоял шофер и смотрел на нас.
Менис снова повернулся ко мне. И хотя было заметно, что мыслями он где-то далеко, спросил:
— Как поживаешь?
А вслед за тем быстро продолжил:
— Я просто гуляю, то есть я как раз приехал сюда и вышел, чтобы… немного пройтись.
«Вот как? — подумал я. — Значит, это его машина?»
Тут он добавил:
— Я просто хотел дать этому инвалиду… я хотел дать ему немного денег.
Я вновь взглянул на инвалида, а Менис посмотрел на шофера и, махнув рукой, сказал:
— Можете возвращаться домой.
Шофер поклонился, закрыл одну дверцу, сел за руль и закрыл вторую. Затем завел мотор и уехал.
Машина была большая, совсем новая и блестела хромом и черным лаком.
После того как автомобиль скрылся из виду, мы мгновение еще стояли друг против друга, а нищий, опираясь на свои костыли и подавшись вперед, смотрел на нас. При этом он немного раскачивался вперед-назад, и медали его тихо позвякивали. Может, я все же прервал их разговор, подумал я. О чем бы? О чем вообще они могли беседовать? Я хотел уже приподнять шляпу и откланяться, когда Менис, взял меня под руку, отвел на несколько шагов от несчастного и заговорил:
— Я просто всегда даю что-нибудь нищим. В особенности таким… таким инвалидам. Куда ты направляешься? Я бы мог подбросить тебя. Жалко, что я отпустил машину. В тот момент я как-то не подумал о том, что… Или лучше пройдемся… полагаю, ты не будешь возражать, если мы немного пройдемся вместе…
— О, конечно, — ответил я, — пожалуйста.
Мне показалось, что он хочет пройтись со мной, чтобы сгладить неловкость встречи.
— Я собирался навестить знакомых… но это подождет… Я правда не помешал?
— Нет, совсем нет! — сказал он. — Я как раз подумал, что тебе может показаться странным, что я с этим нищим… я, так сказать, даю людям самую малость.
Говоря все это и крепко держа меня под руку, он быстро зашагал вниз по улице, словно торопился скрыться из поля зрения человека, с которым только что разговаривал.
— Вряд ли стоит говорить о том, — добавил он, — что все они невероятно несчастные люди.
При этом, собираясь завернуть за угол дома, к которому мы как раз подошли, он вновь обернулся, и я обернулся вслед за ним. Нищий, повернувшись вполоборота, смотрел нам вслед. Менис испуганно поспешил свернуть за угол. Только теперь он отпустил мою руку и, сделав жест, будто ему полегчало от того, что инвалид скрылся из виду, торопливо продолжил:
— Только представь, что чувствуют эти люди, когда целыми днями стоят на холоде; и совершенно не важно, чем они занимались до тех пор, как стали нищими! И куда они уползают ночами, чтобы поспать! Что за отбросы они едят! И как им приходится подбирать брошенные окурки, если хочется курить! А одежда: то, что больше не хотят носить, отдают им! Что это вообще значит — быть таким бедным, что больше не жить своей жизнью, а существовать за счет подаяний, и при этом быть незаметным для тех, кому все равно, как они подыхают! Целый день подпирать стены домов, тогда как никому нет до них дела; а если кто не в силах стоять, то сидеть на ступеньках в грязи, среди всего этого шума и транспорта, и быть ничем, грязным ничем! А если напомнить им, кем они были: солдатами блистательных частей — пехотного полка Короля Испании, например, уланского полка такого-то князя или носящего иное, не менее гордое имя, под знаменами эрцгерцогинь, их патронесс! Из-за одной оторванной пуговицы на мундире майоров отправляли в отставку. А этим людям говорили, что они — гордость империи, когда весь мир поднялся против них, пытаясь их победить. И что? Что они теперь? Привидения, досадные помехи на улице, неприглядные зрелища, пугающие прохожих, грязные оборванцы, которым желают поскорее сдохнуть. Меня возмущает, когда бывшие офицеры ничего им не подают, хотя могли бы. Я каждому что-нибудь даю. Для каждого нахожу несколько добрых слов. Я хорошо знаю всех этих людей. Само собой, я и с тем человеком перекинулся парой фраз. Он рассказал, в каком полку служил и где был ранен. Ты же понимаешь, правда?