Штандарт
Шрифт:
— Да, да, — отвечал я, — конечно.
Я хотел спросить, отчего ему была так неприятна наша встреча, но удержался. Мы как раз подошли к переходу через довольно оживленную улицу, но переходить пока было нельзя, так что мы остановились в ожидании. Менис замолчал и смотрел прямо вперед. Тут же перед нами возникла нищенка, совсем молодая женщина, при этом вид у нее был не менее жалкий и запущенный, чем у того инвалида, а ребенок на руках был завернут в какие-то сальные тряпки. Удивительно, но, бросив на нее долгий взгляд, Менис не проявил к ней интереса. Я протянул ей монету. В этот момент переход разрешили, и уже на ходу Менис продолжил:
— Конечно, я не всегда заговариваю
Действительно, впереди, на обочине людского потока, мы увидели человека, который в неудобнейшей позе — как будто сидя на невидимом стуле — играл на скрипке, лежащей у него на коленях. Скрипка, как оказалось при ближайшем рассмотрении, и вправду состояла только из палки и сигарной коробки. Нищий как раз играл «Палому», весьма виртуозно, хотя на инструменте была всего одна или две струны. «Палома» — очень тоскливая песня. Максимилиан Мексиканский [1] перед расстрелом попросил сыграть ему эту песню. В ней долго и однообразно поется про служанку, которая утопилась из-за несчастной любви. Это действительно очень грустно. Но все это вовсе не трогало Мениса.
1
Максимилиан I (1832–1867) — эрцгерцог, младший брат австрийского императора Франца Иосифа I. В 1864–1867 гг. — император Мексики; был свергнут и расстрелян республиканцами. (Здесь и далее прим. переводчика.)
— Видит Бог, есть музыканты и победнее, чем этот, но у них хотя бы настоящие скрипки. Этот короб из-под сигар меня просто бесит. А посмотри, как он положил шапку для милостыни — нахально, прямо прохожим под ноги!
Я не мог понять, симулирует этот человек или нет. В любом случае вид у него был жалкий.
— Это часть его профессии, — произнес Менис, — выглядеть жалким. Он почти ничего не ест, хотя зарабатывает достаточно. Симулянтов среди них несравнимо больше, чем настоящих нищих. А другие, у кого есть настоящие увечья, конечно, их используют. Там, дальше, есть еще один, который на коленях ползает по земле, словно вообще не может ходить. А когда набирает достаточно милостыни, то попросту встает и идет домой. Я несколько раз видел, как он, прямой как палка, уходил со своего места. Так что с ногами у него все в порядке. У него только ранение в голову. Я тебе его покажу.
Да, подумал я, всего-то ранение в голову!
— Среди других нищих он делает несчастный вид, а когда уходит домой, его лицо непроницаемо и надменно, как у актера после представления.
Менис свернул в боковую улочку, и буквально сразу же мы прошли мимо этого человека, который, жалким комком,
— Свои ранения так не афишируют, — сказал Менис, пока мы проходили мимо. — Пугать людей таким видом, чтобы выпросить подаяние? Тот, кто был солдатом, так не поступит. Никто не встает к позорному столбу добровольно. Мужчина обвязал бы голову платком или надел шляпу. Такое выпячивание отвратительно. Есть еще и такие, которые неожиданно выныривают перед тобой на улице и не отстают, пока им чего-нибудь не перепадет. Или те, кто поет в трамваях, да так фальшиво, что сразу ясно, что они нарочно так делают. И вокруг все больше нищих, которые сделали свое нищенство профессией. Они только дискредитируют настоящих нищих. Настоящие, несчастные нищие — это только те, кто раньше нищими не были, а были, чаще всего, солдатами. В наше время нет более трагических фигур, чем побирающиеся солдаты. Каждый солдат, когда он перестает им быть, в определенном смысле становится нищим — беден он или богат.
Признаюсь, меня уже порядком утомила эта инспекция нищих, которыми Менис был недоволен. Я машинально давал им что-нибудь, не ломая голову над тем, попрошайничают они искренне или нет. Менис же сделал систему из того, кому он подает. Я подумал, что, вот же, состоятельному человеку нечем заняться и он критически подходит к нищим, как какой-нибудь коллекционер к своему собранию. Такое вот у него увлечение. И это вовсе не доброта, это расчет, кто из них самый несчастный. Лучше бы занялся каким-нибудь другим коллекционированием, которое было бы не так безвкусно.
Прежде он казался мне приятным человеком, но тут я был немного ошарашен. Я остановился и сказал что-то в том смысле, что мне пора, но заметил, что он меня совсем не слушает. Мы как раз подошли к Хофбургу. Когда остановился я, замер и Менис, но совсем по иной причине. Он вдруг уставился на еще одного нищего, стоявшего у въезда во дворец. Вид у этого человека был опрятный: он был в чисто выстиранной военной форме. Глаза его закрывала черная повязка. Рядом с ним стояла маленькая худенькая девочка лет восьми. Ребенок держал его за руку. Человек был слепым.
Я мельком взглянул на нищего, потом еще раз сказал Менису, что должен откланяться. У меня не было никакого желания слушать, как тот будет критиковать и этого слепого. Он, впрочем, снова не обратил на мои слова никакого внимания.
— Одну минутку, — произнес он наконец, не сводя пристального взгляда со слепого, — одну минутку! Я должен подойти к этому человеку. Он, возможно, даже из моего полка.
Я снова взглянул на нищего, а Менис сделал несколько шагов к нему.
— Я его не знаю, — сказал он, — обычно я узнаю всех.
Он уже стоял перед нищим.
В самом деле, на слепом была форма драгуна. На левом плече я увидел желтый аксельбант кавалериста. Высокие сапоги со шпорами, а на голове, как и полагалось, — фуражка без козырька. Под ней, на глазах — повязка. На черном вороте блестели две вышитые звезды, указывающие на его унтер-офицерское звание.
— Какой полк? — спросил Менис.
Существовало два черных драгунских полка, форма которых отличалась лишь цветом пуговиц. Серая пуговица на аксельбанте унтер-офицера ничего не говорила.