Штормовой день
Шрифт:
— Ну вот. — Джосс поставил мою корзинку и, сдернув панаму, стряхнул с головы дождевые капли — так собака стряхивает капли со шкуры. — Что вы хотите посмотреть?
— Я хочу посмотреть Софию.
Он бросил на меня зоркий взгляд, резко повернув ко мне голову, но тут же улыбнулся, опять нацепил свой головной убор и надвинул его на лоб, как гвардеец медвежью шапку.
— Кто вам рассказал о Софии?
Я мило улыбнулась:
— Возможно, миссис Томас, возможно, миссис Керноу, а возможно, мисс Вострушка из справочного бюро.
— Развязность вам не идет.
— Но здесь есть портрет Софии. Мне Петтифер сказал.
— Да, есть. Вот
Я пошла за ним, шаги нашей прорезиненной обуви гулко отдавались в пустоте.
— Вот здесь, — сказал он.
Я остановилась возле него и взглянула вверх — она была там, сидела в лучах лампы с каким-то рукоделием в руках.
Я долго глядела на портрет, после чего издала протяжный вздох разочарования. Джосс бросил на меня сверху вниз взгляд из-под своей нелепой панамы.
— О чем вздыхаете?
— И здесь лица не видно! Никак не разгляжу ее внешность. Почему он никогда не писал ее лица?
— Писал. И часто.
— Ну а мне никак не удается его увидеть. Всегда это либо затылок, либо руки прикрывают лицо, либо план такой общий, что лица у фигуры вообще нет. Просто пятно.
— Разве важно, как она выглядела?
— Не важно. Но мне хочется знать.
— Откуда вы впервые узнали про Софию?
— Мама рассказала. А потом Петтифер. И потом этот ее портрет, что в гостиной в Боскарве, — фигура такая прелестная, женственная, и кажется, что лицо должно быть очень красивым. Но Петтифер говорит, что она вовсе не была красивой. Вот прелестной — была, и привлекательной. — Мы опять стали разглядывать картину. Я глядела на руки модели и видела, как лучи от лампы играют на темных волосах. — Петтифер говорит, что по всей стране в галереях развешаны портреты Софии. Придется проехаться от Манчестера до Бирмингема, в Ноттингем, в Глазго — может, тогда я и отыщу портрет, где был бы не один затылок.
— Ну и что тогда?
— Ничего. Просто буду знать, какая она.
Я разочарованно повернулась и пошла к двери, где меня ожидала моя тяжеленная корзинка, но Джосс опередил меня и, быстро нагнувшись, поднял корзинку, не дав ее мне.
Я сказала:
— Мне пора возвращаться.
— Но сейчас только… — Он сверился с часами. — Половина двенадцатого. А вы так и не видели моего магазина. Пойдемте со мной, дайте мне возможность похвастаться, угостить вас кофе, а потом отвезти домой. Вы не можете идти в гору с такой тяжестью на руке.
— Вовсе нет. Могу.
— Но я не могу этого допустить. — Он распахнул дверь. — Пошли!
Возвращаться без корзинки я не могла, а он, судя по всему, не собирался мне ее отдавать, так что, сдержанная и негодующая, я шла с ним, держа руки в карманах, чтобы он не мог взять меня под руку. Он, казалось, ничуть не был обескуражен такой моей нелюбезностью, которая уже одна должна была бы его смутить, но когда мы опять завернули к гавани и тут же вновь очутились в когтях у ветра, а я чуть не упала от неожиданности — Джосс засмеялся и, вытянув мою руку из кармана, взял ее в свою. Жест этот меня обезоружил, настолько покровительственным и великодушным он выглядел.
Как только показался магазин — высокое узкое здание, зажатое между двумя приземистыми, я поняла, что ремонт действительно происходит. Рама витрины была покрашена, само стекло вымыто, а над дверью красовалась вывеска: «ДЖОСС ГАРДНЕР».
— Ну, как вам? — Он так и светился гордостью.
— Внушительно, — вынуждена была признать я.
Он вытащил из кармана ключ, отпер
— Поднимемся наверх…
И он пошел вперед.
Я последовала за ним.
— А что это за дверь?
— Это моя мастерская. Там жуткий беспорядок. Мастерскую я вам покажу в другой раз. Ну вот…
Мы очутились на втором этаже, где путь нам преградили какие-то корзины и плетенки.
— Здесь еще не все готово, но, как видите, продаваться будут корзины — для дров, прищепок, для провизии, младенцев класть, белье, словом, все, что вам только будет угодно туда положить.
Назвать все эти помещения просторными было никак нельзя. Узкий этот дом, по существу, представлял собой лестницу с площадками на каждом этаже.
— А теперь поднимемся повыше. Как, не устали? Мы подходим к самому главному — любимым хозяйским апартаментам.
Мы миновали маленькую ванную, втиснутую в закоулок за лестницей. С трудом поспешая за длинноногим Джоссом, я поймала себя на том, что вспоминаю восторги Андреа по поводу его квартирки и искренне надеюсь на то, что описание ее не будет соответствовать действительности — что все там окажется совершенно иным, и я сразу пойму, что девушка дала волю воображению и просто насочиняла. «Классная берлога… прямо как из модного журнала — диван там, подушек масса, штучки всякие и камин с настоящими дровами…»
Но все оказалось именно так, как она говорила. Я поднялась по последним ступенькам, и слабая моя надежда испарилась. В квартирке, и вправду, было что-то от берлоги, таинственной и скрытой от посторонних глаз. Потолок в ней был скошен, а под слуховым окном, вделанным в щипец крыши, стояла скамейка. За подобием стойки я приметила кухоньку, похожую на бар, пол был покрыт турецким ковром, а к стене придвинут обитый красной тканью диван. Как и сказала Андреа, на нем была масса подушек.
Джосс поставил мою корзинку и уже снимал с себя мокрую одежду, вешая ее на старомодную плетеную вешалку.
— Раздевайтесь, пока не замерзли окончательно, — сказал он мне. — Я разожгу камин.
— Я не могу задерживаться, Джосс…
— Но это еще не причина, чтобы не разжигать камин! И, пожалуйста, снимите эту вашу куртку!
Я повиновалась, замерзшими пальцами расстегнула пуговицы, стянула с головы промокшую вязаную шапочку и отряхнула капли дождя с косы. Пока я развешивала свои вещи рядом с вещами Джосса, он хлопотал возле камина: ломал прутики, комкал бумагу, сгребал в кучу золу и подносил ко всему этому длинный фитиль. Когда огонь занялся, он бросил в камин несколько смолистых поленьев из корзинки, стоявшей тут же, и принялся ворошить дрова. Поленья трещали и шипели, быстро разгораясь, и комната, наполнившись теплом, ожила. Джосс поднялся и повернулся ко мне: