Штрафная мразь
Шрифт:
Несколько раз сильно затянулся. Швырнул намокший, скрученный из газетной бумаги окурок на землю.
Валеев кинулся к его ногам. Пытался целовать сапоги.
Васильев побледнел:
– Будь мужиком!
Кивнул штрафникам.
– Увести это дерьмо!
* * *
Случившееся не прошло бесследно. Приезжал особист. Вызывал к себе щтрафников, расспрашивал о том, кто ещё высказывал предательские настроения.
О чём- то долго беседовал с Половковым. Но не угрожал. А вот командиру взвода Степанцову страху нагнал.
Тот
Но обошлось. Особист уехал. Офицеры облегчённо вздохнули.
* * *
Вопреки устоявшемуся правилу, роту неожиданно расположили в селе.
К ротному Половкову завернул в гости его старый товарищ ещё по пехотным курсам, Толя Полховский. Когда- то вместе служили, а потом их пути- дорожки разошлись. Полховский после госпиталя получил назначение в соседний полк. По дороге решил заехать в хозяйство Половкова.
Он был в новой зимней шапке, ладной длинной шинели командирского покроя с разрезом, подпоясан кожаным командирским ремнём с пряжкою-звездой, и на ногах начищенные яловые сапожки.
Всюду слонялись бойцы,– неслись крики, хохот, звуки губной гармошки, сочная матерщина.
Несколько штрафников ремонтировали сельскую школу и сидящий на крыше штрафник в совершенно рваном и грязном ватнике кричал кому- то, стоящему внизу:
– Майор! Ты как топор держишь? Тра-та-та. Будто комсомолка член! Как такой дурак стал майором!— ничего не можешь. Тра-та-та».
Половков не обращал внимания. Да и Полховский тоже.
Это были обычные будни штрафной роты.
Заметив командира роты, бойцы притихли. Полховский обратил внимание на то, что попадающиеся им навстречу штрафники при виде офицеров старались принять строевой и подтянутый вид, прекращали галдеть и орать.
– Побаиваются тебя, – усмехнулся Полховский.
– Ну да ,– ответил Половков.– Они меня здесь, а я их в бою.
– Это как?
– А вот так. Ты когда нибудь пробовал отобрать кусок мяса у разъярённого зверя? Вот и они также. Дерзкие. Друг друга не кладут. Такие и Гитлера не испугаются. В рукопашной фашистов как свиней ножами режут. Если в горло вцепятся, уже не остановишь. Тут уж не попадайся им под горячую руку. Не будут разбирать свой или чужой! Стихия!
Через несколько минут подошли к хате, которую занимал ротный.
Ординарец притащил два гранёных стакана, тушёнку. Трофейным ножом открыл банку.
Половков вытянул из-под стола алюминиевую фляжку, обшитую сукном, с привинченной кружкой.
– Перекусим?..— предложил Половков.
– Это можно,— согласился гость. Заглянул в свой стакан. Спросил:
– Водка?
– Бери выше. Спирт!
Поочередно опрокинули в горло свои стаканы. Половков задохнулся, с хрустом надкусил огурец.
– Чистый ректификат. Хорошо вас снабжают.
Половков махнул рукой.
– Если бы!..
Выпустил ленту над головами.
– Все назад! Поубиваю! Набрал канистры, поджёг цистерну и в тыл.
Бой кончился – «Вот теперь пейте!»
Теперь как город берём, старшину вперёд пускаем. Знаем, что он обо всех позаботится.
Потек разговор уставших от войны людей. Ситуацию на фронте не обсуждали. Вспоминали училище, ребят с которыми учились.
Внезапно Половков потёр пальцами переносицу.
– Ты отступал в сорок первом, Толя?
– Отступал. От самой границы. Своими глазами видел, как комиссары и политруки рвали документы и партбилеты, переодевались в гражданское и бросали в бой батальоны из таких же сопляков, как я. А мы дрались, а потом когда уже не осталось ни патронов ни сил, отходили. Не драпали, а отходили.
И потом, когда оказался среди своих мне особист пистолетом в морду:
«Где письменный приказ на отход, сука волчья?!. Что?.. Нету?.. Говоришь не драпал!? Сражался? Так может орден тебе, сука за это на грудь повесить? Не хочешь?.. А что хочешь?.. Воевать?.. Тогда в штрафники».
– Вот так я из Котлубанского спецлагеря НКВД оказался прямиком в отдельном штурмовом стрелковом батальоне. Численность батальона девятьсот человек, все офицеры. Даже повозочные, портные, повара, водители — все из разжалованных офицеров. Воевали рядовыми. У каждого срок- два месяца участия в боях, либо до награждения или до первого ранения. При наличии хорошей аттестации погоны возвращали. В случае гибели семья получала пенсию. За что меня туда? Почему? В чём была моя вина?
Но тогда я считал, что мне повезло! И действительно повезло. В первом же бою ранило, и вот сейчас сижу перед тобой. Воюю!
От выпитой водки капитан Половков чуть порозовел, на лбу выступили мелкие капли пота. Он вынул носовой платок, аккуратно сложенный вчетверо, промокнул лоб. Потом закурил.
– А я перед самой финской я служил в Молдавии, на границе. Ночью подняли по тревоге. Куда неизвестно, но красноармейцев с вещмешками, командиров с личным оружием.
Видим, что эшелон идёт в сторону Ленинграда.
Потом показалась Карелия. А поезд идет дальше, в теплушках топят печки. Уже зима, снегу по колено.
В дороге выдали рукавицы, зимнюю форму, лыжи с палками.
А я их раньше только на картинке видел. В Молдавии, где служили и снега то не было. Начинаем понимать, что везут на войну.
Наконец приехали. Выгрузились. А кругом снег... много снега. Лес дремучий... Сосны. А морозы страшенные, под 45 градусов. Чубы потные в сосульки превращаются. А мы своих шинелишках кургузых, кирзовых сапогах с портянками.