Штурманок прокладывает курс (илл. Ф. Махонина)
Шрифт:
На рассвете резкий толчок разбудил всех.
— Почему стоим?
— Это уже Ворожба?
— Какая, ко всем чертям, Ворожба! Мост взорван!
— Когда?
— Говорят, час назад.
Наш эшелон почти вплотную уперся в 2906-й, который шел впереди. Скоро подоспеет 2908-й. За окном — бледные пятна ручных фонарей. Голоса:
— Никому не вылезать! В вагоны!
Мы пошли в штабной вагон. Кто-то говорит, что будем разгружаться тут. До Ворожбы — восемь километров.
— Глупости! Куда вы будете спускать танки? Под откос?
— Все — по вагонам!
Вернулись в купе.
Самолеты! Мои самолеты! Мои бомбы!
Все немцы выбежали из купе. От близкого разрыва вагон качнуло, как на волнах. Еще разрыв! Я уже не слышал ничего. Ослепительно сверкнуло. Потолок обрушился на меня, дым застлал глаза.
«Сыпьте им, хлопцы! Сыпьте!!!»
Сколько времени я был без сознания? Минуты или секунды?
Резкий ожог заставил вскочить. Эсэсовская форма горела на мне. Срывая сапоги и брюки, почувствовал под ногами хруст стекла и понял: вагон лежит на боку, а я стою на окне. Диванная обшивка, шторы, краска — все горело. Я ощупал в кармане трусов бумажник с документами. А чемодан? Где он?
Чужие чемоданы лезли мне в руки. Моего не было. Уже отчаявшись найти его, хотел выбраться из купе и споткнулся о какой-то предмет. Задыхаясь в дыму и ничего не видя, попытался откинуть препятствие и ощупью узнал чемодан Вегнера по длинным, узким замкам.
Полки стояли вертикально. Добравшись до окна, которое оказалось теперь как бы на потолке, я высадил его чемоданом, в трусах и кителе выбрался наверх. Стоя на борту вагона, сквозь дым увидел наш разорванный, горящий эшелон. Два состава — впереди и сзади — тоже горели. Поодаль, на параллельном пути, стоял пассажирский поезд. Несколько трупов валялись среди сброшенных взрывной волной танков. И нигде — ни души!
Я не видел живых людей. Все они убежали подальше от поезда и прячутся в канавах и во ржи. Вдали опять слышался гул самолетов. Новая волна!
Я не стал больше испытывать на себе силу советского оружия. Обдирая кожу о крышу вагона, с чемоданом в руках, спустился на насыпь, потом в канаву. Снова захлопали зенитки. Я погрузился в густую траву луговины и только здесь увидел множество немцев, прижимающихся к земле, живых, и мертвых, и раненых. Из свежей воронки, которая еще дымилась, поднялась голова:
— Шоммер! Куда вы? Ложитесь! — Это мой «приятель»-адъютант.
Наверно, и Раухенберг рядом. То-то удивится, увидев, как храбрый Шоммер драпает в одних трусах да еще волочит чемодан. Теперь это не имеет никакого значения.
В ложбинке, среди острой густой осоки, я перевел дыхание. Вокруг — никого. Нужно добираться к тому пассажирскому поезду. Если только не погибну от наших бомб, сейчас начнется новая биография корветен-капитана Вегнера.
Я надел флотские брюки, рубашку и черную тужурку, зашнуровал блестящие ботинки. Потом поднялся из своего укрытия и увидел поезд
Гул моторов заполнил все пространство от рельсов до облаков. Самолеты шли низко, боевым курсом на этот поезд. Из головного самолета черными комочками вывалились, бомбы. Последнее, что я видел, были красные звезды на плоскостях…
Ураган подхватил меня, и в беззвучном мраке только красные звезды искрами проносились на шлемах кавалеристов. Жаркое дыхание вытянутых в струну коней обдало меня. Разрывов я уже не слышал.
Глава одиннадцатая
КАМЕННЫЙ ГОРОД ДРЕЗДЕН
— Кохер! Смените тампон!
Обрывки непонятных слов. Клочья фраз. Густая красная мгла, и сквозь нее — свет. Я лежал на дне красного моря. На поверхности скользили тени, то открывая, то заслоняя источник света. И звук — глухой, ритмичный стук.
Резкий, повелительный голос:
— Зажмите сосуд! Быстрее, черт вас возьми!
Говорили по-немецки. Сознание шло ко мне толчками вместе с болью. Чем острее боль, тем оформленнее мысль. Я услышал собственный стон, будто он донесся издалека.
— Держите его крепче! Он приходит в себя.
Отхлынула красная мгла из-под век. Надо мной — яркий рефлектор, а выше — полукруглый потолок вагона. Лицо под марлевой маской приблизилось ко мне. Видны одни глаза.
— Терпите! Будет больно!
Сейчас я уже мог терпеть. Но что я сказал раньше! Бой продолжался. И мучительнее боли был вопрос: «Что я сказал?»
Потом реальность начала уходить. Боль стала невыносимой. Я тонул в ней, и снова надвигалась красная мгла.
Когда сознание вернулось, я попытался пошевелить рукой — и не смог. Но мысли уже были связными. Санитарный поезд увозил меня в неизвестном направлении от станции Ворожба, где наши разбомбили три эшелона с танками. Плотная, пропитанная удушливыми испарениями жара стояла в вагоне. Теперь уже не было рефлектора. Желтые полки, белые бинты вокруг. Вибрирует, покачивается вагон, стонет раненый надо мной. Окно открыто, но все равно жарко. И надо работать!
Я работал. Сквозь жар и боль вспоминал все, что говорил мне Вегнер, потому что я Вегнер, и никто иной. И даже в бреду я должен видеть гавань в Триполи, а не Севастопольскую бухту.
Сколько дней прошло? Время от времени кто-то брал мою руку, и я чувствовал легкий укол. А потом я увидел небо, спину и руки человека, который держал ручки носилок. Рядом со мной положили мой пистолет и форму, свернутую узлом.
В госпитале под Гомелем я пробыл около месяца. Опять операционная, перевязки, во время которых от боли мутилось в глазах. В палате было почти так же тесно, как в вагоне, и еще более жарко. Я искал знакомые лица и не находил их. Потом понял из разговоров: в первую очередь подбирали раненых с эшелонов, а меня взяли только к вечеру, когда прибыл третий санитарный поезд. В него сносили раненых из того пассажирского состава, к которому я бежал во время бомбежки.