Штурманок прокладывает курс (илл. Ф. Махонина)
Шрифт:
— Кто она такая?
— Не знаю. Важная особа. Ее провожал комендант станции.
К нам шла по перрону высокая блондинка в белом костюме, с букетом роз. Эта девушка с розами показалась мне страшнее целого батальона эсэсовцев. Эвелина фон Драам! Официантка Надя говорила, что она должна приехать. Успела все-таки!
Эвелина приближалась. Я пошел ей навстречу:
— Добрый день, фройляйн фон Драам!
— Простите, не припоминаю…
— Друг вашего жениха, — сказал я очень тихо и, почтительно взяв ее под
— Ничего не понимаю! В отеле еще вчера я узнала, что он уехал. Позвонила на службу — послали сюда, на вокзал, а тут указали в ту сторону, где стояли вы!
— Все верно. Бальдур встретил вчера генерала и с эшелоном приехал сюда. Выяснилось, что поезд задерживается, и он…
— Решил уехать в город? Вы что-то путаете!
Я стоял на своем:
— Фройляйн, не теряйте времени. Бальдуру хотелось провести с вами время в отеле, а не тут, среди солдатни. И я его отлично понимаю. Он поехал обеспечить номер и заказать обед.
Она наконец улыбнулась:
— Благодарю вас. Сейчас снова позвоню в отель.
Я поцеловал ей руку и получил белую розу из букета.
— Простите, фройляйн, не могу проводить вас. Служба!
Эвелина пошла к станционному бараку, а оттуда уже бежала ко мне девушка-судомойка. Она несла знакомый фибровый чемодан. Вероятно, Софранская подумала, что я не могу вырваться, и послала мне форму СС вместе с вещами Вегнера. Это была серьезная ошибка, потому что у меня оставалось всего несколько минут, пока Эвелина говорит по телефону.
— Ваши вещи, господин офицер! — Запыхавшаяся девушка поставила передо мной чемодан, а в конце перрона появился комендант станции, который безусловно знал Бальдура в лицо.
Вместе с ним шел начальник штаба Раухенберга.
Я пошел в обратную сторону и снова столкнулся с адъютантом, устроившим мне свидание с Эвелиной. Он хитро подмигнул мне:
— Почему она покинула вас и унесла с собой букет?
— Узнала об одной интрижке. Потом расскажу.
— Непременно! За рюмкой коньяка. Эй, ты! — окликнул он солдата. — Отнеси чемодан оберштурмфюрера в четвертый вагон! — Услужливый адъютант вырвал чемодан у меня из рук и отдал его солдату: — Побыстрей! Мы скоро тронемся. Четвертый вагон.
Солдат унес чемодан, а мне пришлось идти за солдатом, вернее, за вещами и документами Вегнера, чтобы они не уехали на станцию Ворожба.
В купе я надел новенькую летнюю форму СС, достал из чемодана документы Вегнера и пошел по вагонам к хвосту поезда.
Легкий толчок. Это прицепили паровоз. Офицеры уже поднимались в вагоны. Я оттолкнул одного из них:
— Прошу извинить! — спрыгнул с подножки и неторопливо пошел.
Вслед за мной соскочил лейтенант из штаба:
— Герр оберштурмфюрер, вас вызывает командующий!
Пришлось идти в вагон Раухенберга. Времени
— Прошу разрешения войти, эксцеленц.
— Послушайте, — сказал генерал, — говорят, вы поссорились с вашей невестой.
Эшелон вздрогнул. Вагоны и платформы передали друг другу толчок. Два паровоза с трудом тронули с места тяжелый состав. Люди на перроне, столбы, станционные бараки поплыли за стеклами. Из дверей барака вышла на перрон Эвелина. Она увидела меня в окне вагона и в отчаянии махнула рукой. Букет упал на землю.
— Эксцеленц, смею вас заверить, что у нас наилучшие отношения. Просто она огорчена моим отъездом.
— А все-таки у вас какое-то недоразумение, — заметил Раухенберг. — Может быть, поэтому вы так стремитесь на фронт?
Я поклонился, отдавая дань его проницательности. Когда я выходил из купе, генерал крикнул вдогонку:
— Приходите ужинать, Шоммер, и захватите бутылку «мартеля».
Поезд набирал скорость. Скрылась за лесом верхушка башни — давние детские мечты и недавние бои в родном городе.
Час за часом, без остановок эшелон подминал под себя километры пути. А впереди и сзади шли такие же эшелоны, груженные тысячами тонн брони и надеждами немецкого командования на успешное наступление.
За сгоревшими полустанками, за разрушенными домами вставали июньские леса, разворачивались поля и луга. Скорее, скорее… Они спешат, и я спешу. Мне нужно как можно скорее отделаться от этого грохочущего потока немецкого железа.
В купе — звон рюмок, дым сигарет, разгоряченные зноем и вином чужие лица. Я тоже пью коньяк, рассказываю анекдот, швыряю бутылку в окно.
Полковник Траумер любезен, насколько это для него возможно. Но за этой любезностью — профессиональная цепкость. Покровительство генерала новому офицеру только усиливает эту цепкость. Траумер наблюдает за всеми, даже за генералом.
— Разрешите идти, герр оберст?
— Да, отдыхайте. На фронте будет много работы.
Солнце садится, а в поезде все равно душно. Паровозная копоть летит в окно. Леса темнеют. Бледнеет закат. Ночь. Задраены окна. Пыльный плафон освещает руки, ноги, серо-зеленые мундиры на вешалках. Все уже улеглись. Кто-то просит:
— Выключите свет!
— Что ты? С ума сошел? Пусть горит.
— Черт! Здесь есть клопы!
Медленнее речь, быстрее перестук колес. Раздетые до трусов, все засыпают, полуоткрыв рты, дышащие перегаром. Я один не сплю. Лежа на верхней полке, отодвигаю штору. За ней — мрак.
Неужели так и не будет остановки? Двери перекрыты. Выбить стекло в уборной? Скорость — не меньше семидесяти. А когда с плотником и Левоном прыгали через пролом в полу? Тогда я обязан был рисковать. Теперь — не могу. Какая длинная ночь…