Шумерские ночи. Том 3
Шрифт:
А лугали стояли, словно проглотили по жердине, и таращились друг на друга, ловя каждое слово своих государей.
— … Как ты ухитрился выжить без головы? — спрашивал Тхомертху, макая в мед лепешку. — Я в тот момент думал, что победа за мной.
— Ты ошибся, как ошибался всегда, — хмыкнул Креол. — И будешь ошибаться. Потому что ты постарел и поглупел. А ведь и раньше не был особо умным.
— Как и ты, — поднял чашу Тхомертху. — Выпьем за это.
— Выпьем, — согласился Креол.
Пили все. Та-кеметские вина и шумерскую сикеру. Император и
— Только в этот раз ты ко мне, — потребовал Энмеркар, покатывая в чаше гранатовое вино. — Зря я, что ли, через всю Ойкумену с войском перся? Знаешь, как трудно было перевалить через стену царь-голема?
— Фараон догадывается, — покривился Мена, прихлебывая пиво из сосуда амам. — Но это твои заботы, мой царственный брат.
— Ты оскорбил меня, брат. Ты употребил непозволительные словеса.
— Фараон хотел узнать, какое сердце бьется в груди того, кто желает стать его сватом — бычье или шакалье.
— Есть способы попроще, — опешил Энмеркар. — Мне пришлось армию собирать. Я был намерен тебя убить.
— Фараон ответил бы тебе тем же, и это решило бы все наши разногласия.
— А… ладно, давай-ка еще выпьем.
— А еще фараон желал взглянуть на могущество Шумера, — добавил Мена, опорожняя еще чашу. — На его воинов и его магов. Желал увидеть в битве твоих големов, брат.
— Тебе докладов шпионов мало, что ли?
— Фараон желает сам свершать такие вещи, — гордо вскинул подбородок Мена.
— … На самом деле он был пьян, когда отвечал, — вполголоса рассказывал тем временем Тхомертху. — Я его отговаривал, но нынешний наш государь… с ним не надо спорить, когда он не желает спора, а спора он не желает никогда. Он великий владыка, но у него в голове булыжник. Иногда вымоченный в вине.
— Сочувствую, — кивнул Креол. — Почему просто сам не возьмешь власть, как Гор-Тутмос?
— Тогда мне придется заниматься государственными делами, как Гор-Тутмосу, — хмыкнул Тхомертху. — Я не очень этого хочу. А к тому же… нынешний государь своенравен и с булыжником в голове, но он очень умен. Еще при жизни Гор-Тутмоса он рассредоточил коллегию жрецов. Видишь Отту и Наджджу? Они не позволят мне взять власть.
Креол посмотрел на лысых горбоносых близнецов, что спорили о чем-то с Троем. То ли Отта, то ли Наджджа уловил его взгляд, повернулся и улыбнулся так елейно, что Креола затошнило.
В шатре тем временем заиграла музыка, поплыл ароматный дым и появились одалиски. Фараон Мена предпочитал воевать даже в еще большем комфорте, нежели император Энмеркар, и ему было ближе добираться, так что его сопровождали многочисленные рабы, музыканты и кар-кида. Шуршание менатов и бряцанье систров слились, создавая эффект шорох тростника на ветру, и в этом «тростнике» закачались прекрасные женские тела. Уже
Старый Энмеркар совсем размяк. Переговоры великих государей, призванная определить место битвы встреча все больше походила на банальную пирушку. Вино и сикера лились рекой. Фараон Мена выпрямился во весь рост, вскинул руку так, словно грозил небесам, и красивым голосом распевал священный гимн, а царица Меритсегер аккомпанировала мужу на арфе.
— Как-то даже неудобно теперь будет воевать, — сказал Лугальбанда, отстраняясь от одалиски, что уже почти терлась о него седалищем.
Он старался не слишком напиваться и никого к себе не подпускать. Еще ничего неизвестно — это может оказаться коварством та-кеметцев, они могут дожидаться нужного часа, а потом шатер рухнет, отовсюду полетят стрелы, одалиски выхватят отравленные ножи… хотя их уже неоткуда выхватывать.
— Воевать?.. — переспросил отец-император, раскинувшись на подушках. — Что?.. воевать?.. а, да… брат, мы так и не решили, где воевать…
— Рука моя лежит в руке твоей, по телу разливается блаженство, — произнес фараон Мена нараспев. — Ликует сердце, мы идем бок о бок… Мне голос твой — что сладкое вино…
— Я им жива, — подхватила царица Меритсегер. — Еды с питьем нужнее мне твой взгляд.
Их пальцы переплелись, головы склонились друг к другу. А Креол мысленно взмолился Мардуку, чтобы сражение все-таки состоялось, и он не зря протопал весь этот путь.
Молитва не была услышана. Охваченные любовным пылом, фараон и его жена тоже размякли, и гордый, высокомерный Мена согласился отдать дочь за шумерского царевича.
— Что, правда?.. — опешил Лугальбанда. — То есть… почему сейчас?
— Я увидел, что сражение с тобой не принесет пользы ни одной из наших великих держав, — сказал фараон Энмеркару. — Всегда было так, что Бык дружил с Тростником и Пчелой, и если кто чего у другого просил, то сразу и получал. Мы оба осквернили наши ба, ненароком начав ненужную войну. Пусть лучше наши дети породнятся, а сила наша умножится.
Креол хмыкнул. Все ясно. Мена был слишком хорошего мнения о своих силах, и слишком плохого — о шумерских. Думал, что свалит Энмеркара одним пинком и получит все возможные пользы.
Но увидев воочию битву архимагов и поняв, что его Тхомертху ничем не превосходит шумерского Креола, Мена покочевряжился для приличия и пошел на попятную. Смекнул, что в случае битвы может и не победить, а победит — так останется без войска. Оно ему надо?
Так и закончилась эта скоротечная война, в которой по-настоящему сразились всего два человека, хотя уж эти двое развернулись во всю ширь. Конечно, войско императора не повернуло сразу же назад — соединившись с та-кеметским, оно проследовало в Ме-им-пи, где прогостило целый месяц. Лугальбанда женился на красавице Нисун, которая и впрямь оказалась красавицей, да к тому же светловолосой, что в земле Та-Кемет встречается очень редко.