Сибиряки
Шрифт:
— Отправь меня… с детьми… на Урал, Леша.
— Вот что!.. — после долгого молчания выдохнул он.
Клавдюша подняла огромные в страхе глаза на оцепеневшее в приступе гнева лицо мужа.
— Я хотела… Я хотела как тебе лучше, Леша…
— Отнять детей, увезти их — это ты считаешь «как лучше», — передразнил он.
— Но не могу же я расстаться с детьми, Леша. Что же я еще могу сделать?..
Поздняков покачнулся. Сердце кольнуло так сильно, что, не окажись в руках стула, он, видимо, свалился бы на пол. Клавдия Ивановна вскочила.
— Леша, милый!.. Леша!.. Я сделаю все, что ты скажешь!.. Только
Поздняков с трудом добрался до постели. Клавдия Ивановна убежала на кухню. Как сквозь сон, слышал он настойчивый дверной звонок и мужской голос на кухне. Через минуту Клавдия Ивановна в нерешительности остановилась в двери. В одной руке она держала компресс, а в другой…
— Что это у тебя?.. Клава, что это?!
Клавдюша осторожно, словно боясь доконать мужа, протянула бумажку. Поздняков жадно схватил ее. Строчки перед его глазами запрыгали, заплясали…
«Прорвало перекат у Заячьей пади… В воде осталось несколько машин… На спасение людей…»
Дальше Поздняков не читал. С трудом оторвав голову от подушки, не сказал — вырвал из себя:
— Машину!..
Глава восьмая
Ночью Воробьев и Ваня возвращались из Жигалово. До Качуга оставалось каких-нибудь пятьдесят километров, и они не спешили: к полуночи уж, конечно, будут на месте, и рейс войдет в эти сутки. В таких случаях Воробьев всегда дает управлять Ване, а сам, уткнувшись в тулуп, дремлет в углу кабины, изредка присматривая за стажером. Тот во все глаза глядит на быстро бегущую навстречу красноватую в лучах фар ледяную дорогу, время от времени делится с Воробьевым.
— Семен Петрович, мороз-то какой! Градусов за полста будет, а?
Настроение у Воробьева хорошее.
— Мороз ладный.
Ваня то и дело протирает ветровое стекло: мороз часто затягивает его тонкой ледяной пленкой. Иногда Воробьев делает ученику замечания:
— Опять за рулем вертишься! Как сидеть должон? А ну, повтори пятую!
Ваня громко чеканит:
— Веди себя за рулем, как свят дух!
— Верно! Лучше меня помнишь, парень. Будет из тебя водитель, Ваня Иванов, это точно!
Мороз дает себя знать и в кабине: пробирается под тулупы, инеем забеляет шляпки шурупов на деревянных деталях, леденит стекла. Но машина бежит быстро, уверенно и без тряски. И только на перекатах, лед над которыми заметно пучит вода, машину слегка подхватывает, и тело ощущает неприятную невесомость.
— Скоро Заячья падь, Семен Петрович. А там и Качуг близко, поспеем…
Воробьев умолк. Он мысленно прикидывает, сколько еще сделает рейсов и вывезет грузов до конца этого месяца, если будет продолжать возить по три тонны. Выходит, что меньше, чем у других лучших водителей, работающих на таких же машинах. Надо как-то сократить время на ремонтах и добавить нагрузку. Ничего не будет с машиной. Возит же Рублев на ЯГе по пять тонн двести, а почему бы ему не возить по три с половиной?.. А все же чертовски тянет ко сну.
— А ну, Ваня Иванов, запой нашу, водительскую!
— Сейчас, Семен Петрович. — Ваня деловито откашлялся, сдвинул со лба назад шапку и затянул тенорком уже порядком приевшуюся ему «любимую» песню. Последний куплет поют вместе.
А— Семен Петрович, туман впереди, гляньте! — оборвав песню, сообщил Ваня.
Одно упоминание о тумане пружиной подбросило бывалого в переделках водителя.
— А?! Где?!
Воробьев рванулся к ветровому стеклу и, потеснив Ваню, всмотрелся в единственно не тронутое морозом прозрачное пятнышко. Действительно, там, где уже смутно темнели контуры гор Заячьей пади, медленно надвигаясь на них, росло и ширилось серое облачко…
— Сбавляй скорость! Живо!.. Как учил?!
Мотор, подвывая поршнями, плавно тормозил. Воробьев помогал Ване и, наконец, выключив мотор, остановил машину. Туман уже близко, и острые лучи фар впились в его побелевшие, густые, как облака, клубы.
— Вода! Семен Петрович, вода!! — благим матом заорал перепуганный насмерть Ваня.
Прямо на них по гладкой ледяной ленте двигался большой вал воды, преследуемый туманом.
— На крышу!.. — скомандовал Воробьев.
В одну минуту оба вскарабкались на кабину. И в тот же миг вода ударилась в машину, брызгами окатила кабину, с грохотом понеслась дальше. На секунду Воробьев успел увидеть огни следовавших за ними из Жигалово машин, но вскоре и они исчезли в тумане. Вода, быстро прибывая, топила подножки, крылья, подбиралась к окнам кабины. Погасли фары. Тьма поглотила воду, тракт, звездное небо. Слышно было, как иногда что-то твердое ударялось в машину, скрежетало о жесть, стучало, царапало, — вода несла на себе льдины, вешки-елочки, целые глыбы снега. Сильный удар в кабину едва не сбросил с нее водителей. Звякнуло лопнувшее стекло. Крик ужаса оглушил Воробьева. Это кричал Ваня. Воробьев прижал его к себе, накрыл с головой своим тулупом (тулуп Вани остался лежать в кабине), а в голове сверлило одно и то же: только бы теперь не замерзнуть! Только бы не замерзнуть!..
Житова разбудили частые тревожные гудки автопункта. Житов вскочил с кровати, бросился к окну. Никаких признаков пожара. В мутной глубине ночи едва обозначались темные силуэты заленских сопок. Белые острые лучи фар черкнули по сопкам, берегу Лены. Вторые, третьи…
Пронзительно, истошно завыла судоверфевская сирена:
И-а-а-а-и…
Житов быстро надел рабочий костюм, полушубок, опрометью кинулся коридором, лестницей, вниз, наружу. По тракту уже бежали люди, вскакивали в кузова попутных машин, кричали, размахивали руками. Крики, гудки, рев моторов, и надо всем этим жуткое, щемящее душу:
У-у-у-у-у-а-а-а-а-и-и-и…
— Перекат! Наледь! Прорвало дьявола!..
Крики, вой, ругань!
Житов вскочил в первую попутную машину, где уже было несколько человек, пробрался к кабине. В ярком освещении фар бежали с фонариками, с факелами люди. Люди бежали и по ледянке. Целая колонна машин запрудила трассу, а далеко впереди уже виднелись густые клубы тумана, закрывшие собой высокие «щеки» Заячьей пади. Теперь уже сомнений не было: прорвало самый большой перекат. Случилось то, чего больше всего боялись транспортники. И люди спрыгивали с машин, обгоняя и подталкивая друг друга, бежали к месту катастрофы, туда, где уже, как встревоженный улей, гудела огромная толпа качугцев.