Симпатия
Шрифт:
— Поначалу всегда так, — объяснял ему Улисес, — люди обращают внимание на главных героев, но не на второстепенных персонажей. Это даже хорошо: если сперва не разобраться, кто входит в семью, а кто не входит, ничего не поймешь. Но в «Крестном отце» все персонажи важны. Я всегда так и говорил своим ученикам в клубе: если чему и учит нас Фрэнсис Форд Коппола, так как раз этому: в хорошем фильме нет ролей второго плана. Каждый персонаж, скажем так, в чрезвычайных обстоятельствах должен взять на себя груз всей истории. История, конечно, будет другая, но такая, что ее все равно стоит посмотреть.
В
Улисес считал, что Майкл Корлеоне — персонаж гамлетовской глубины. Каждый год он пересматривал трилогию и печалился, что так и не может ответить на вопрос, которым задается Майкл у гроба дона Томмазино: что его подвело? Разум или сердце? Когда он поднимал эту тему на занятиях киноклуба, никто вроде бы не осознавал ее важности. А может, он не мог эту важность передать. Тогда его одолевала апатия, он чувствовал себя нелепым и начинал ненавидеть свою работу.
Посмотрев «Крестного отца» в очередной раз, он вдруг стал сомневаться, что шедевр Копполы — история семьи. Мир мафии там, конечно, всего лишь рамка для семейной саги, этого нельзя отрицать, но вся сага вращается вокруг одной-единственной противоречивой фигуры, и она-то и есть истинное ядро фильма и многочисленных линий в нем: фигура отца.
Ирос слушал, тяжело дышал, повиливал хвостом, смотрел на Улисеса черными глазищами, похожими на две летающие тарелки, или отворачивался. И в каждом движении было столько неизмеримой теплоты, что Улисес чувствовал, как в ней тонут все его мысли и эмоции. Ирос будто говорил: «Я ни слова не понимаю из того, что ты мне втолковываешь, но люблю тебя. И я лучше посижу здесь, слушая неизвестно что, чем буду в любом другом месте. Улавливаешь?»
Улисес улавливал и потому еле-еле оторвался от пса, чтобы поехать в «Аргонавты». На последнем совещании он передал Хесусу и Мариеле коды для управления банковским счетом. Пусть занимаются зарплатами, расходами на дом и на ремонт. Апонте еженедельно переводил в боливарах сумму, которая менялась в зависимости от курса доллара.
Функции Улисеса свелись к водительским. Все указывало на то, что фонд «Симпатия к собакам» заработает раньше назначенной даты.
— Согласно плану генерала Айялы, у нас осталось три недели. Скоро нужно назначать дату открытия, думаю, это будет само третье января — последний день срока. Не хватает только оборудования, лекарств и корма, — с плохо скрываемым нетерпением сказал Хесус.
— Апонте выходил на связь? — спросил Улисес.
— Только когда ты болел.
— Мне кажется, он хочет нас выжить, — произнесла Мариела.
— Ему нужен дом. Апонте работает на Паулину, — сказал Улисес.
— С каких пор?
— Боюсь, с самого начала.
— А почему ты нам не говорил? — возмутилась Мариела.
— Я сам только недавно убедился. И не хотел, чтобы мы из-за этого впали в уныние. Могу вам сказать только одно: клянусь памятью Надин, через два дня оборудование будет здесь.
— Каким образом? — поинтересовался Хесус.
Улисес отпил глоток воды и очень спокойно сказал:
— Я сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться.
Что он творит? Что дальше? Отрастит усы и
Он театрально, но сдержанно объявил, что удаляется в мансарду и не хочет, чтобы его беспокоили.
Сеньора Кармен ничего не трогала. Все было так же, как в день бдения по Надин, когда больного Улисеса перетащили вниз.
На спинке стула висело ярко-розовое спортивное трико. Улисес взял его, понюхал и положил назад. Рухнул на кровать и откатился на ее сторону. На полулежало собрание сочинений Элизабет фон Арним и три тома рукописей сеньоры Альтаграсии. Он принялся небрежно листать их в поисках тайного романа, но не нашел. Попробовал вспомнить тело Надин. На ум пришел только шрам. Все шрамы в конечном счете похожи. Некоторые покрупнее, некоторые помельче, некоторые прямые, некоторые кривые. Вот и все отличия. Вне тела они все равно что замочные скважины без дверей. Бессмысленные, никуда не ведущие.
Он проверил время на телефоне. И десяти минут не прошло. Уходить пока рано. Это будет странно выглядеть. Вот бы получилось уснуть. Потом он спустится и попросит сеньору Кармен избавиться от всех вещей. Кроме матраса — он новый. Чемодан с одеждой Улисес заберет обратно в квартиру. По идее, и рукописи с книгой надо бы взять. Потом придумает, что с ними делать.
Снова проверил время — оно словно остановилось. Подумал об Иросе, о его глазах, о шершавых лапах, которыми он касался руки Улисеса, прося ласки, о золотисто-черной шерсти на груди, которую можно было гладить в обе стороны, до изнеможения и полного счастья обоих.
Оставалось сорок минут. От самой мысли, что придется отсидеть все это время в мансарде, а потом завести машину и вернуться в квартиру, где ждал Ирос, ему стало невтерпеж.
Моменты такого неодолимого волнения, случавшиеся иногда, даже если Ирос был рядом, заставляли Улисеса задаваться вопросом: уж не посланник ли дьявола этот пес? Глашатай его безумия? Надин он любил бешено, до мурашек. В страсти к ней, к ее телу, к снопам света из ее глаз, за которыми проглядывала душа, Улисес преобразился, сменил кожу, как пышущая здоровьем змея. Сияющая стрела, сбросившая благодаря любви ошметки драной оболочки долгого отчуждения, из которого и состояла до тех пор вся его жизнь. Узнав о смерти Надин, об ужасающих обстоятельствах, при которых погибли она, ее дочь и муж, он словно проснулся и оказался ввергнут в свое прежнее жалкое существование внутри кожуры, только и ждущей, как бы высохнуть и разложиться в земле. Возможно, так бы оно и получилось, но в эти лихорадочные дни явился Ирос и явил чудо, позволенное только собакам: заменить одну любовь другой.
Ничто пережитое Улисесом не могло сравниться с этим взглядом. Разве это не любовь? Точнее, любовь оказалась первым перевалочным пунктом на пути к неведомому. Во взгляде своего пса, в ту самую минуту, когда он увидел его на тротуаре возле «Аргонавтов», Улисес обрел землю, начинавшуюся по ту сторону любви. Незамутненный покой и радость. Зеркало, с которого спала пелена. Последняя полоса света перед смертью.
Оставалось тридцать пять минут. Улисес встал. Закрыл чемодан, взял книгу и рукопись и ушел.