Синдром счастливой куклы
Шрифт:
Бросаю пожитки в рюкзак, застегиваю молнии и, прихватив футболку и шорты, закрываюсь в душе. Горячие струи миллионами игл вонзаются в тонкую кожу, а размякший от потрясений мозг судорожно ищет выход.
Я вполне могу кантоваться на вокзалах, находить общий язык с попутчиками и избегать серьезных проблем. Дней через пять я доберусь и взгляну Ярику в глаза. Только бы он захотел со мной разговаривать…
Натягиваю на мокрое тело шмотки, собираю каре в крысиный хвостик на макушке и бреду на кухню. На столе меня ждет накрытый салфеткой завтрак и записка — мама
Нахлынувшие сожаления выступают слезами на ресницах — я ехала сюда доказать себе, что одна во всем мире, но оказалось, что у меня есть семья.
И я бы вечно сидела в уютном гнезде, лепила микроскопические пельмени и слушала байки про юность родителей, восторженно подмечая, насколько мы похожи и мечтая пообщаться с ними двадцатилетними… Но у меня давно уже свой собственный путь.
Хорошо, что между нами не осталось недомолвок — мама наверняка посвятила в курс дела и папу. И я предпочту потихоньку свалить — это лучше, чем увидеть, насколько сильно он расстроен.
А еще я в очередной раз воспользуюсь их помощью и потрачу деньги. Потому что они ни при каких обстоятельствах не примут их обратно.
Переворачиваю записку, снимаю с дверцы холодильника карандаш на магните и пишу, что вынуждена срочно уехать, но очень жду родителей в гости. Рассыпаюсь в благодарностях, заверяю, что все в порядке, и даже рисую сердечко для мамы.
Еще раз обхожу залитую утренним светом квартиру, запоминаю цвета и запахи, эмоции и ощущения и расправляю плечи.
Здесь больше не страшно. Я вынесла свой опыт и навсегда сохранила в сердце и в памяти, отныне он не привязан к месту, времени и людям.
Возвращаюсь в комнату, забираю с подоконника мятую старую тетрадку и, задержавшись на самых счастливых моментах, медленно перелистываю пожелтевшие страницы. Без боязни. Без боли. С огромной любовью и благодарностью.
Выдвигаю ящик стола и оставляю дневник среди рисунков, записок, стишков и прочих милых мелочей.
Отныне я — другой человек. Гребаный сверхчеловек, который может все.
Завязываю шнурки — не на бантик, на два узла, — вешаю на плечо рюкзак, не оглядываясь, вываливаюсь на площадку, щелкаю замком и ожесточенно давлю на кнопку вызова лифта.
Створки разъезжаются и смыкаются за спиной, кабина ухает вниз, после сырости и полумрака подъезда по зрению бьет золотое солнце…
До редкого вечернего поезда уйма времени, в отличие от него, электрички регулярно курсируют до пригорода и обратно, и я должна навестить еще кое-кого.
Пройти по дну. Оказаться в самом центре собственного ада и выбраться. Несмотря на то что от ужаса слабеют колени и сводит живот.
В кармане оживает телефон, я пугаюсь до судороги и забористо матерюсь. Это Юра.
— Мы уже из области выехали. Будем часа через три. Где тебя подобрать? — орет он так, что закладывает ухо, на фоне слышится бешеный рев «Ласточки» и блеяние передающего привет Ками.
— Восточный выезд из города. Дальнее кладбище… — Я задыхаюсь от
— Да пошла ты!.. — огрызается Юра. — Надеюсь, ты там не умирать собралась?
***
Стаскиваю с подбородка пыльную маску, и легкие наполняет чистейший воздух, пропитанный ароматом трав и цветов. Крепко вцепившись в лямки рюкзака, тихо и торжественно ступаю по улицам огромного безмолвного города с тысячью лиц и дат.
Старые тенистые кварталы вскоре заканчиваются, их сменяет поросшее молодыми деревцами поле. Возле нужного указателя я сворачиваю с аллеи и, прищурившись, замираю.
Тонкий полированный крест оттеснил к ограде массивный черный камень с именем, датами и портретом какого-то не похожего на Бага чувака в галстуке и строгом пиджаке, но знакомая, слегка поблекшая фотография виднеется за букетом искусственных лилий и гвоздик, и, вскрикнув, я ускоряюсь до бега.
— Ну, привет, Ковалев Евгений Александрович… Уж лучше бы ты оставался Багом! Я присяду? — Роняю задницу на теплые плиты и вглядываюсь в напряженные глаза цвета моря. Время не лечит. Линяют краски…
— Ты что-то на себя не похож. Совсем сопливый. Подумать только, ты уже младше меня на три года…
Мы долго молчим и смотрим друг на друга.
— Сегодня без букета. Прости, — спохватываюсь я, стирая со щеки каплю пота. — Но цветы не должны ассоциироваться со скорбью. Тем более первые, желтые… Они как никто стремятся жить.
Шуршат траурные ленточки, скрипят ржавеющие петли, но тишина не угнетает. Он слышит меня… И знает обо мне все.
Наматываю на палец гибкую травинку и улыбаюсь:
— Недавно я встретила Лося. Представляешь, ребята не держат на меня зла. Как и ты. А я-то, долбанутая, все никак не могла простить себя… Но недавно кое-кто прочистил мне мозги и поставил с головы на ноги. Он поставил меня на ноги… — Губы кривятся, наворачиваются горячие слезы, но улыбка становится еще шире, а грудную клетку распирает радость… — И я хочу сказать тебе спасибо! Спасибо, Баг! За то, что заставил дать слово. Спасибо, что ты был в моей жизни. И есть.
Глазами цвета моря на меня безмятежно глядит юность — волнующая, волшебная, чистая. Короткая и вечная.
Одна на всех. И у каждого своя…
— Я расскажу нашу историю своим детям, когда у них съедет крыша в шестнадцать… Ведь они наверняка будут такими же мятущимися придурками, какими были мы. Я еще не раз приду сюда, а ты… Покойся с миром. Не скучай там, в своих полях. Я очень люблю тебя, Баг…
Провожу ладонью по нагретому солнцем стеклу, встаю, отряхиваю шорты и, глубоко вдохнув, возвращаюсь к жизни.
За коваными воротами — границей города мертвых — сверкает зеркалами «Ласточка» Дейзи и припаркованная рядом с ней красная малолитражка Светы, но даже присутствие этой помешанной не вызывает досады. Бескрайнее небо, теплый ветер, зеленое лето, самые лучшие люди и полный приключений мир ждут меня впереди.