Синдром счастливой куклы
Шрифт:
…Эльф — только здесь я отзывалась на это имя…
Лось уже тогда был взрослее нас и многое понимал, но и сейчас в его присутствии мне все так же мучительно неловко.
Он осуждает меня. Они все осуждают. Только у Лося хватает такта не ткнуть меня мордой в грязь.
— Не вопрос… Что за дело? — отвечаю после щедрого глотка минералки и усиленно изображаю непосредственность.
— Тут недалеко… — Он сворачивает к старым пятиэтажкам за Политехом, тормозит на стоянке в тени ясеней, глушит мотор и, пред тем как хлопнуть дверцей, поясняет:
—
Мы никогда не были друзьями — не успели ими стать, — и я теряюсь в догадках. Что же настолько важное заставило вечно отстраненного угрюмого парня со всех ног бежать к подъезду спустя три года с нашей последней встречи?
Он очень скоро возвращается, ныряет на водительское место, переводит дыхание и откидывается затылком на подголовник.
— Блин, у меня ведь были заготовлены какие-то слова на этот случай, и все вылетело из головы… Я часто бывал на крыше, Эльф. Потом, после… Приводил в порядок мысли, думал, перебирал варианты. Осознавал, что ни один из них уже не пригодится, но продолжал придумывать для него выходы. Мы все справлялись как могли. Я знаю, чего тебе все это стоило. И ребята… знают. Никто из них ни разу не сказал о тебе плохо. В общем, в один из вечеров я нашел там кое-что. Вот… — Он протягивает мне потрепанную тетрадку с оборванными уголками, и я с ужасом, омерзением и странной радостью узнаю в ней свой старый дневник…
***
Лифт с выжженными кнопками, привычно охнув, возносит меня на девятый этаж, ключ легко входит в замочную скважину, знакомая дверь поддается, я вваливаюсь в полумрак и тишину прихожей. Тут же накрывает дежавю: не было потерянных лет, я ушла утром, несколько часов назад, а теперь вернулась из ненавистной школы…
Проглатываю подкатившие к горлу слезы и с досадой отмечаю, что сюрприза не получится — было бы глупо ожидать, что мама и папа окажутся субботним вечером дома.
Избавляюсь от обуви и рюкзака и блуждаю по замершим во времени комнатам — здесь все точно такое же, как в день моего отъезда: сувениры, фото в рамочках, цветочные горшки не сдвинулись даже на миллиметр, в воздухе витает запах мятного чая и лавандовых духов.
Я все глубже вязну в иллюзорном мире.
Сейчас я войду в свою нору, открою старый ноутбук, прочитаю долгожданное сообщение от Бага и устремлюсь навстречу приключениям.
А Юра, Ярик и ребята… все они просто приснились мне…
Только зеркало в пустой родительской спальне разрушает морок — в нем отражается взрослая девушка с забитыми тату рукавами, а не потерянный несчастный подросток, живший тут когда-то давно.
Закрываюсь в душе, обильно поливаю заживающую кожу мамиными гелями и ароматными маслами, ору матерные песни и произвожу неимоверный шум. Сушу волосы чистым махровым полотенцем, натягиваю старую футболку с мультяшным кроликом и, оставляя на полу мокрые следы, тащусь на кухню.
Эти стены позволяют ненадолго превратиться в ребенка,
Обнаруживаю настоящие домашние котлеты, отправляю их в микроволновку, захлебываюсь слюной и рассматриваю милый сердцу полузабытый пейзаж в окне — ржавые скелеты опор ЛЭП, черные тела градирен, трубы заводов и бетонные стены, огораживающие промзону.
Я не отсюда, я просто гость. Все уже не так остро…
Допиваю чай, загружаю посуду в посудомойку, прихватив рюкзак, ухожу в свою комнату и взбираюсь на кровать — она тоже рада меня видеть и стонет от удовольствия.
Все дела сделаны, оттягивать неизбежное больше не имеет смысла.
Расстегиваю молнию, нахожу среди шмоток заново обретенный дневник и осторожно, будто он может ужалить, кладу на пушистый плед.
Эта тетрадь должна была стать простой ученической тетрадкой одиннадцатиклассницы Литвиновой Элины, но жизнь несправедлива. Бумаге пришлось все стерпеть и навсегда сохранить исповедь девочки-изгоя несуществующему лучшему другу…
По телу проходит крупная дрожь — теперь я понимаю, чего так боялась. То самое испытание, о котором говорил Ярик, ждет меня прямо сейчас.
Если я его выдержу, перерожусь и стану гребаным сверхчеловеком… Если нет — сойду с ума, и меня ничто не спасет.
Я дотрагиваюсь до мятой обложки, переворачиваю тонкую пожелтевшую страницу, и короткие хлесткие строчки превращаются в картинки прошлого — яркого, счастливого, невыносимо болезненного…
29
Над далекой промзоной сгущаются тучи, мгновенно темнеет, взбесившийся ветер завывает в ливневках, поднимает клубы пыли, переворачивает урны, гнет деревья к земле. Сверкает ослепительная голубая молния, и гром обвалом камней обрушивается на крышу.
Я сижу на кровати, вцепившись в плед, руки и ноги наливаются слабостью, в висках пульсирует навязчивая мигрень. Тетрадка, лежащая на полу, раскрыта на последней странице, но я больше не решаюсь заглядывать в ее нутро.
Мне больно… Мне больно за девочку по прозвищу Эльф и мальчика, любимого ею всем сердцем.
Я тоже ищу для них варианты счастливого исхода, но ни один уже никогда не поможет им.
Жестокое, равнодушное, зашоренное окружение превратило девочку в сломанную куклу и вынудило отказаться от любви. Оно же задолго до этого сломало ее парня, и тот принял решение улететь отсюда в небо.
Красиво. Больно. До одури больно.
И лишь один досадный вопрос молоточком стучит в голове.
«Когда ты на самом деле отказалась от него, Эльф?.. Когда и почему?..»
Нахожу в боковом кармане рюкзака сигареты — привет из относительно стабильного вчерашнего дня, — щелкаю зажигалкой, глубоко затягиваюсь и стряхиваю пепел в цветочный горшок.
Это страшный косяк, здесь вообще нельзя курить — родители до сих пор не в курсе, что Юра научил меня плохому. Какая же я нехорошая, вот черт…