Sindroma unicuma. Finalizi
Шрифт:
Будем жить, как живется, а там поглядим. Мэл прав, я люблю создавать сложности на пустом месте. Покамест нет проблем - нет повода для паники и беспокойства.
Хороший концерт, добротный. Но без искры, выхолощенный какой-то. Отшлифованный десятками режиссеров, выскобленный до идеальной гладкости. Чтобы на блюдечке да под пресветлые очи ведущего критика Леонисима Рикардовича Рубли, заседающего в бельэтаже колонного зала.
Здание, конечно, монументальное. Освещенный огнями купол я заметила издалека. Чинно, благородно. Широкий вис-козырек от дождя перед входом. Ступени, портик, лепнина. Чересчур консервативно, на мой взгляд.
Толпы приглашенных. Фраки, бабочки,
Я держусь за локоть Мэла и семеню рядом. Мы идем в зал вместе! На виду у светских сливок! От осознания этого факта начинают дрожать руки, а из головы напрочь вылетают душевные метания, обуявшие по пути на концерт. Мой кавалер кому-то кивает, пожимает руки. Мне тоже нужно приветливо и открыто улыбаться, чтобы статус Мэла не падал, а рос в бесконечность. Из-за волнения расплывается зрение, отчего невольно радуюсь. Мало хорошего знать, что нахожусь в фокусе сотен любопытных глаз, как и мой спутник. Хорошо, что верхушка правительства рассосалась по ложам, и мой папенька с Мелёшиным-старшим изучают свысока покашливающую публику.
Пятый ряд, места посередине. И Мэл слева от меня. Противу ожиданий он не засыпает, едва раздвигается занавес, а с интересом смотрит концерт, который, между прочим, длится чуть дольше двух часов. И хлопает не вяло и скучно, а в благодарность артистам за прекрасные номера. Мне же остается поражаться его живости. Могу только догадываться, что активность Мэла вызвана желанием приобщиться к культуре, а не рентгеновским взглядом премьер-министра, перед которым партер лежит как на ладони.
Стихают последние аплодисменты, занавес закрывается, распаренные зрители стекаются к выходам.
– Ну, как? Понравилось?
– вопрошает Мэл, предлагая руку и помогая подняться.
– Да. Вполне, - отвечаю неопределенно. Меня заботит другое: что делать с гардеробом? Если светские мероприятия повалят одно за другим, платяной шкаф вскорости распухнет от шмотья. И потраченных денег жалко. Хотя взгляд Мэла говорит, что тратиться стоило. А еще говорят его руки и губы, когда мы, не доехав до общежития несколько кварталов, останавливаемся в непонятном захолустье, и Мэл споро опускает спинку моего сиденья.
– 2-
Разговор с Мэлом о попытках дэпов* проникнуть в мою жизнь остался за кадром. В какой-то момент я уже открыла рот, чтобы спросить и указать перстом обвиняющим, но промолчала. Мир Мэла - война. Он чужд мне. Здесь рвут друг друга на части ради выгоды, и слабые не выживают в мясорубке. Здесь человека обряжают в героя и возводят на пьедестал, а за ширмой прячутся серые кардиналы, управляющие марионеткой. Здесь на устах теплые улыбки, а глаза заморожены льдом. И любой может оказаться врагом. Мэл сказал, из меня получился хороший боец, приспосабливающийся к любым условиям. Наверное, он прав. Противник не должен знать, что я знаю. Предупрежден - значит, вооружен. Повезло, что Вива сделала выбор в мою пользу. Цинична до безобразия, но честна. И мне нужна её помощь, чтобы удержаться на плаву в мире Мэла.
А еще я думала об Аффе.
Мы виделись несколько раз, мельком, во время обедов в столовой. Обменивались кивками издали, потому что сидели в разных углах зала. Не единожды я порывалась позвонить ей и откладывала. Глупо общаться по телефону, когда можно спуститься тремя этажами ниже. Но чтобы прийти вниз и поговорить глаза в глаза, требовалось не пять минут и не десять. Чтобы выговориться и рассказать всё-всё-всё, ушел бы не один час и не два. А их у меня не было. Лекции, практические занятия, зубрежка... Мэл, ставший моей вселенной... Подготовка к светским мероприятиям и, собственно, сами мероприятия... Свободного времени - в обрез.
Ладно, если быть честной, при желании всегда можно выкроить минутку. Выбрать номер из списка, нажать кнопочку с зеленой трубкой и сказать: "Привет, как дела?"
Что мешало?
То,
В последний раз я общалась с девушкой, живя в Моццо. В первые дни пребывания на курорте мы созванивались, но с приездом Мэла звонки раздавались всё реже, пока не прекратились вовсе. А я и не заметила. Значит, дело было в нем, а еще во мне. Месяц в Моццо превратился для меня в медовый рай. Эйфория от близости Мэла, согласившегося остаться в "Апельсинной", опьяняла пуще отменного коньяка. Торопясь надышаться своим мужчиной, я полностью погрузилась в мирок, в котором не осталось места для посторонних - только мы с Мэлом. И без того редкие телефонные разговоры укорачивались с каждым разом. Я стала рассеянной, теряла нить беседы, а Аффа отвечала сухо и односложно. Наверное, она решила, что своими звонками мешает нам. Или испытывала неловкость, оттого что её могли посчитать назойливой, особенно Мэл. А я закружилась в райской жизни. Каждый вечер думала: "Сейчас позвоню", и руки не доходили.
Не доходили плоть до приезда в столицу и заселения под крышей общежития. А уж шокирующая выходка Эльзушки и сенсационное разоблачение Ромашевичевского и вовсе заслонили горизонт на несколько дней. Когда взбудораженность спала, я решила, что Аффа обязательно позвонит. Неужели ей неинтересны подробности отравления и причина истерии Штице из первых уст? "Прима" то и дело доставалась из сумки в ожидании трели и знакомого номера на дисплее. А можно и не задействовать телефон. Достаточно подняться на четвертый этаж общежития.
Аффа не звонила, не приходила, и Вива ни разу не заикнулась о ней.
Тишина. Игнорирование. Почему?
А потом до меня дошло. "Зазналась?" - спросили глаза Симы на лабораторке.
Ну, конечно! Кем я стала для обычных студентов, свыкшихся с вечным ремонтом и вечно стесненных в средствах?
На экране теткиного телевизора - концерты, приемы, изысканная публика. И моя персона в числе приглашенных. Породистая кобылка. На семейном портрете под ветвями плакучей ивы - дочь министра. Подумать только, замухрышка, жившая по соседству, оказалась близкой родственницей одного из влиятельных людей в стране! Конечно, со странностями, но у кого их нет? Питалась хлебом и водой, подрабатывала в архиве, одевалась скромной серой крыской - и вот те на!
– засияла. Отмылась. Переменилась в мгновенье ока. Взгляд стал высокомерно-пустым. Смотрит сквозь бывших соседей и не видит. И слепота не мешает, а делает еще высокомернее. Память укоротилась, став избирательной. Общается с теми, чей статус соответствует. Простым смертным чревато лезть, навязываясь с дружбой: охранники сочтут объект представляющим угрозу и арестуют. Сам Рубля проявил заботу о здоровье, а начальник Департамента правопорядка, при упоминании фамилии которого дрожат конечности и пробивает озноб, благосклонно принял, что его сын спит с инвалидной висораткой. Необычный тандем богатеньких отпрысков обсуждают все кому не лень. Хотя почему необычный? Власть тянется к власти, фамилия - к фамилии, а на слепоту можно закрыть глаза, пока есть выгода. Польза и в том, что парочка живет в общежитии. Стратегический ход: простые смертные видят, что в избранных сливках нет тщеславного гонора, и что равны в правах и те, и другие. Ну да, равны, как же. Равноправие для высокородных деток - на четвертом этаже, а прочие обитают у подножия. Ничего, прочие переживут. Не гордые.
Хорошая оплеуха, с размаху. Чтобы не забывала. А я успела забыть, как в интернате пережила приступ сильнейшего разочарования, начав общаться с девочкой, такой же забитой и незаметной. Поначалу меня распирало от гордости: я не безнадежна и умею заводить друзей! Не успели мы подружиться, как у девочки распознали талант. Она разговаривала с музыкой. Ни слуха, ни голоса, ни знания нотной грамоты. Три десятка нот одной рукой, но что это были за мелодии! Мрачные, демонические и светлые, воздушные. Печальные, смешные, тоскливые, радостные. Призывающие шагнуть вниз с крыши. С девочкой начали заниматься преподаватели. Её возили на конкурсы и возвращались с наградами. Девочка стала популярной. Она изменилась внешне, появилась уверенность и новые друзья. И смотрела на меня как на пустое место без тени.