Синее на желтом

Фейгин Эммануил Абрамович

…Человек стоял перед бульдогами со знаками своей власти над ними в руках и молчал. И даже не глядел на них. И собаки решились напомнить о себе человеку. Корноухий громко и басовито кашлянул «Кха! Кха!», а робкий братец его вежливо и тонко тявкнул.

Демин посмотрел на бульдогов и поежился, словно его холодом обдало.

Нет, нет, ни за какие коврижки он не станет бороться с Логиновым! Ну зачем? Ну на кой черт Демину сдалась эта должность Главного, да еще в придачу с этими безобразными бульдогами!

Отвратительными бульдогами. Омерзительными.

И когда Демин, повторяя эти ругательные слова, разжег в себе настоящую ненависть к бульдогам, ему самому стало казаться, будто и бульдоги тоже ненавидят его. Люто ненавидят. И вот-вот бросятся на него. Свирепый корноухий вцепится клыками в глотку, а робкий братец его бросится сзади на плечи…

— Да пропадите вы пропадом!

Демин швырнул на землю поводки и,

попятившись, медленно — нельзя резко, а то бульдоги тут же нападут — повернулся и, едва удерживаясь, чтобы не побежать, — нельзя, нельзя бежать, Демин слышал от кого-то, что от собак ни в коем случае не следует убегать, — пошел в сторону магистрали. Пройдя шагов двадцать, Демин осторожно оглянулся. Собаки сидели там же, где он их оставил. Похоже, что они и не собираются нападать на Демина. Да, пожалуй, это явная чепушина, зачем им на меня нападать, — подумал Демин. И тем не менее, только выйдя на магистраль, он почувствовал себя в полной безопасности — здесь было многолюдно, на перекрестке стоял вооруженный жезлом и пистолетом милиционер, а уж ему-то известно, как поступать с безнадзорными и, может, даже бешеными собаками. У милиционеров, несомненно, есть самые точные инструкции на этот случай.

Демин вытер взмокшую шею и облизнул пересохшие губы. «Чаю бы», — подумал он и направился к дверям той самой бутербродной, куда собирался было пригласить на «дружеский завтрак» враждебных ему теперь бульдогов.

А бульдоги… Некоторое время они терпеливо ждали окрика, словесной или бессловесной команды и, сообразив, наконец, что не дождутся, переглянулись, вздохнули, и, подхватив с земли поводки, мелкой, арестантской рысцой вразвалку побежали прочь от дома, с которым их уже ничто не связывало, за новым своим хозяином, от которого исходили знакомые им еще по прежней жизни запахи страха, одиночества, близкой смерти.

Кстати, бульдогов звали так: Шкворень и Гвоздь. Шкворнем звался корноухий. Забавные клички, ничего не скажешь.

Тбилиси, 1971—72 гг.

Обида Егора Грачева

1

Принц и Чемберлен познакомились у пивной палатки. Произошло это однажды утром, а точнее сказать, в 6 часов 30 минут, ровно за полчаса до начала рабочего дня, в нашем полукурортном, полутрудовом приморском городе.

По правилам, пивная палатка должна открываться в восемь. Но писаные правила, к сожалению, не всегда учитывают разнообразные интересы и вкусы людей. Одному утром подавай чай, другому — кофе или молоко, один удовлетворится стаканом чистой воды, а иному до зарезу необходим стакан водки. А вот некоторые клиенты продавщицы Клавдии Петровны любят, например, спозаранку освежаться пивом. Сама Клавдия Петровна к пиву равнодушна. Ну, еще в жару, если полбокала для утоления жажды, то еще можно. Но чтобы утром, натощак! Фу! Даже бесплатно, и то не стала бы его пить. Мужики дуют его по утрам скорее всего по дурости. Они в таких делах смурные, наши мужики, до того разбалованные, чертяки, просто беда. Но пиво что — оно как будто не вредное, а то ведь всякую отраву глушат. В трудное время, бывало, даже политурой и денатуратом не брезговали. На этикетке череп и кости, а ему хоть бы хны, насосется, дурень, и счастлив.

Но такие мысли только про себя. И не дальше. Раз ты торговый работник, о своих личных вкусах забудь. Для тебя один закон — вкусы и желания потребителя. А как же иначе: ты продаешь, а он покупает. Покупатель любит пиво — пожалуйста! Покупатель желает пить его по утрам — ну что ж, пойдем ему навстречу. И Клавдия Петровна открывает свое заведение чуть свет. Конечно, можно нарваться на штраф. Могут даже с работы снять. Всякая неприятность может быть, поскольку ты нарушитель. Но возможность наказания не очень пугает Клавдию Петровну. И не потому, что она такая рискованная. Просто пораскинула как-то мозгами и сообразила, что риск не так уж велик. Улица эта — Синопская — глухая, окраинная, Клавина торговая «точка» самая отдаленная в городе, и начальники, то есть люди, имеющие право штрафовать и снимать с работы, сюда редко заглядывают. Да и то в положенное служебное время. Во всяком случае, не раньше девяти часов. Ну а в положенное время, пожалуйста, ревизуйте, ищите, все равно никаких нарушений не обнаружите. Клавдия Петровна себе и своим детям не враг. И вообще, она женщина аккуратная, у нее всегда все тютелька в тютельку. Само собой разумеется, лучше бы торговать, не нарушая правил. Думаете, Клавдия Петровна этого не понимает? Понимает. Ну а что ей делать? Войдите в Клавино положение — вдова, четверо мальчишек на руках, а это такие потребители… Им только давай и давай. А ради детишек и не на такой пустяшный риск пойдешь.

Впрочем, это личный мотив. Это тоже про себя. И не дальше. Неделовое это рассуждение — детишки,

вдовство, житейские трудности. У кого их нет, этих житейских трудностей. А потому будем считать, что раз ты при деле, при торговом деле, то главное для тебя — интерес покупателя. А вот он и пожаловал, один из самых ранних покупателей — Егор Семенович Грачев. Самый постоянный покупатель. Можно на часы не смотреть — в шесть тридцать он явится. Минута в минуту. В любой день, кроме выходных.

Егор Семенович — клиент уважительный, но и к себе требует уважения. Ну что ж, Клава его уважает, работа у нее такая, но в душе недолюбливает она почему-то Егора Грачева. Недолюбливает и побаивается. А чего его бояться, если подумать? Человек как человек. Солидный, не свистун какой-нибудь. При деле. Скорее всего нервы тут виноваты, бабья чувствительность. А ну их к бесу, все эти бабские штучки-мучки. Если в корень глядеть, то Клава вам не баба, а мужик в юбке, кормилец семейства. Вот так!

— С добрым утром, Егор Семенович, — приветливо улыбаясь, говорит Клавдия Петровна и подставляет тяжелую кружку под кран.

— Доброе утро, Клавдия Петровна, — тоже улыбаясь, отвечает Егор Семенович. Он снимает с лысой головы помятую капитанку с потемневшим «крабом» и кладет ее на стойку по левую руку. Он никогда не приступит к завтраку, не сняв фуражку. Может, другим это безразлично, а Клаве приятно. Хамов она на своем веку повидала. А это мужчина воспитанный, не только к людям, но и к трудовому хлебу людей относится почтительно, с полным уважением.

Видать, все же недурной он человек, Егор Семенович Грачев. Должно быть, недурной.

2

Но прежде чем рассказать, какой он на самом деле человек — Егор Семенович, главное действующее лицо моей небольшой повести, я хочу представить вам другого ее «героя», правда, второстепенного, но чем-то очень мне симпатичного, доброго, веселого Принца. Вероятно, вы уже догадались, что это не настоящий принц. Сами посудите, откуда бы взяться настоящему принцу в нашем приморском советском городе. Заезжие принцы у нас, конечно, бывают, главным образом из дружественных нам стран Азии и Африки. А своих принцев у нас никогда не было, нет и не будет. Словом, принц — это прозвище, кличка. Принц — это собака. Еще не совсем взрослая собака, но уже не сосунок. Подросточек.

Принц родился пять месяцев назад на этой же Синопской улице, только на другом ее конце. Там, у крутого обрыва над морем, высокий забор из крепких, одна к одной досок, а поверх этих досок еще натянута колючая проволока (ох, эта колючая проволока! Мне за пятьдесят, но я всю свою жизнь то и дело натыкаюсь на нее. После первой мировой и гражданской в нашей местности, и в городе и в деревне, такой проволокой были обнесены почти все частные владения — сады, усадьбы, дворы и огороды. Те войны оставили в наследство этого добра столько, что его хватило надолго. Не успела ту колючую проволоку съесть ржавчина, как грянула новая война. Сгинула и эта война. Сломали мы ее. Век бы не видеть теперь мне колючую проволоку. Так нет. Нашлись людишки, которым она понадобилась, чтобы отгородиться ею от нас, от нашей жизни, от людей. И вот нет-нет, да и натыкаюсь я на заборы из колючей проволоки, и снова напоминает она мне о войнах и других бедах. Проклятая! Ненавижу!). Так вот, за тем забором — любовно ухоженный фруктовый сад корней на сто, а в саду домик. Ну я вам скажу, это домик! Чудо! Домик-иностранец. Но какой-то неопределенной нации, так что вернее всего — космополит. Один мой приятель, увидев это сооружение, поразился и, заикаясь от удивления, едва выговорил трудное слово — коктейль. И верно — это какой-то коктейль из разных архитектурных стилей — намешано, наболтано, а что на что, что для чего, сам черт не разберет.

Я разглядывал дом за зеленым забором много раз и до сих пор не пойму, для какой надобности водрузили на доме причудливую башенку, изукрашенную всякими завитушками. Труба не труба, дым из нее ни разу не шел, и для жилья она как будто не подходит — всего метра полтора в высоту и не более метра в ширину. На голубятню тоже не похожа — голубей сразу увидишь, — голубь птица летающая, а потому заметная. Так, может, это кладовая для хранения запасов? Но говорят, что под домом есть бетонированный подвал, оборудованный по последнему слову техники, да еще на всякий случай приспособленный под бомбоубежище. Словом, гадал я, гадал, как вдруг возникло предположение, что башенка эта не что иное, как домашний карцер, в который за всякие семейные прегрешения муж и жена сажают друг друга. Суп пересолила — марш на два часа в карцер! В сердцах обозвал жену дурой — три часа стоячего ареста в этой самой башенке-карцере, где ни сесть, ни лечь. Так они и воспитывают друг друга карцером — сегодня муж жену, а завтра — жена мужа. А больше им воспитывать некого — власти не дано, да и властвовать не над кем, потому что дом с башенкой населяют всего два человека: хозяин Базанов и хозяйка Базанова.