Синее на желтом
Шрифт:
— Геологи? — спросил Демин.
— Математики.
— Однокурсники?
— Нет. Я уже на третьем, а Зина — первокурсница. Она у меня еще дитя, — сказал Сорокин и улыбнулся жене. Демину он еще ни разу не улыбнулся. На Демина молодой драматург смотрел пока настороженно и, что вполне понятно, изучающе.
Демин спрятал тетрадь в ящик и хотел сказать: «Приходите недельки через три», но опять посмотрел на Сорокиных и сказал:
— Сегодня у нас что? Вторник. Приходите в пятницу, поговорим.
— В эту пятницу? — спросил Сорокин.
— В эту.
Сорокины рассмеялись. Синхронно.
— Смешно? — спросил Демин, не понимая, чем вызван этот не очень почтительный смех.
— Смешно, — подтвердил Сорокин. — Вы сказали
— А разве я похож на бюрократа? — поинтересовался уязвленный Демин.
— Ну что вы, что вы! — поспешно возразила Зина. — Просто многие так говорят.
— Жаль. Следовало бы наказать вас. Да слово…
— А вы не жалейте. Вот увидите — вы не пожалеете, — сказала Зина.
И Демин не пожалел. Пьеса ему понравилась. Она была написана человеком, безусловно, одаренным, и к тому же не просто писателем, а писателем-драматургом, что уже само по себе находка для театра.
И Демин сказал об этом (не о «находке», разумеется, а о том, что пьеса «в общем не дурна») Сорокиным, когда они пришли к нему через три дня. О недостатках пьесы Демин тоже сказал автору. И кое-что посоветовал ему — осторожно, ненавязчиво: разговор, в сущности, предварительный, и нечего особенно рассусоливать.
— Спасибо, — сказал Сорокин. — Я подумаю.
— Саша подумает. И все, что можно, исправит, — сказала Зина.
После этих ее слов возникла пауза. Неприятная пауза. Демин понимал, что Сорокины ждут от него еще одного слова. Самого важного для них сейчас слова. Но у Демина нет права на это слово. Никакого. В этом он не заблуждается. Право на такое слово имеет тот, кто решает. Главный. И Главный скажет его Сорокиным, если, конечно, найдет нужным сказать.
— Главный обещал заняться вашей рукописью, как только выпустит «Ревизора», — сказал Демин.
— А когда это будет, вы не скажете? — спросила Зина.
— Зайдите так недельки через три… не ошибетесь, — сказал, улыбаясь, Демин.
Сорокины рассмеялись. И опять синхронно.
— Ну вот видишь, зря ты рыдала, Зинушка, — сказал Сорокин жене и пояснил Демину: — Портниха ее подвела, взялась сшить платье к нашей премьере, а сама, представьте, уехала на курорт.
— Ну, до премьеры еще далековато, — сказал Демин.
— Ничего, я подожду. Я и платье подожду и премьеру, — сказала Зина, и Демин подумал: эта будет ждать. Если понадобится, до скончания века будет ждать, потому что любит, потому что верит в своего любимого.
Любит — вот что самое главное, — любит.
Демин и тогда рад был бы сделать все возможное для этой юной пары, для того, чтобы скорее осуществились их надежды. Но что он тогда мог?
А сейчас может. А раз может — сделает.
Будет ваша премьера, милые Сорокины. Будет.
И Демин представил себе: только что кончился второй акт премьерного спектакля. За кулисами праздничная суета, улыбки, объятия, поцелуи, поздравительные слова; на сцене цветы, много цветов и изнемогающие от усталости и успеха исполнители, а в зале неумолчный прибой аплодисментов и крики: «Постановщика! Постановщика!». Ну, постановщика, положим, вызывать не будут, это ты, брат, загнул — смущенного постановщика выведет за руки исполнительница главной роли, а публика будет кричать: «Автора! Автора!», и постановщик пойдет за кулисы и тоже за руку или под руку, под локотки, выведет ошеломленного успехом автора. «Кланяйтесь, да кланяйтесь же!» — зашипит постановщик на автора, и тот будет неуклюже кланяться с глупой улыбкой во все лицо. И пусть глупой. Сегодня тебе все к лицу, уважаемый автор, сегодня твой день. Наш день. Мой и ваш день, дорогие Сорокины. Ваш день, милая Зина. Вот вы и дождались премьеры. Вот вы и дождались своего премьерного платья. И знаете, оно вам чертовски идет. Это вам не штормовочка и не ковбойка. В той своей штормовке и лыжных шароварах вы, простите мне, милая,
Ну так будьте всегда счастливы, милые Сорокины. И если вы добрые люди, пожелайте и мне немного счастья. Пожелайте мне, чтоб одна женщина, а я чувствую — она сейчас в зале, — посмотрела на меня своими синими глазами. Синими, потрясающе синими глазами. Теми самыми, что всегда смотрят на меня, если только смотрят, равнодушно и холодно. И пусть эти синие глаза скажут на этот раз «да». То самое «да», о котором я, никому не открываясь, мечтаю вот уже столько лет. Мечтаю и терпеливо жду. Так пусть оно будет наградой за мое долготерпение, это «да». За долготерпение? Держи карман шире! Где ты видел человека, награжденного за долготерпение? Если что и будет, то будет благодаря успеху. Когда у человека успех, тогда ему все плывет в руки. Все, что он пожелает.
…Играя, бульдоги выбежали из-за сосен на открытую лужайку. Корноухий толкнул своего братца грудью, и тот, взвизгнув, упал на траву. Маленький школяр, первоклассник или второклассник, шагающий по аллее с портфелем в правой руке, остановился и стал смотреть на возню собак. Игра, в которую молодые бульдоги играли, была явно жестокой игрой. Но мальчика она не испугала — возможно, он как раз учился подавлять в себе чувство страха, возможно, что он познавал и испытывал свою волю — мальчик подошел к собакам и, переложив портфель в левую руку, правой неторопливо дважды или трижды погладил корноухого по голове. Корноухий в ответ лизнул мальчику руку. И братец корноухого тоже лизнул мальчику руку, хотя мальчик и не гладил его по голове. Мальчик переложил портфель в правую руку и побежал в школу.
Хороший мальчик, подумал Демин, добрый мальчик, раз он так любит собак. И бульдоги добрые, женщина верно о них сказала — они добрые и ласковые. Видишь, как любят детей! Это замечательно, что дети и собаки так любят друг друга. И когда вернется Танюша, она, конечно, обрадуется, увидев в доме бульдогов, и скажет: «Спасибо, папа, за такой прекрасный подарок».
Демину захотелось сделать что-нибудь приятное для собак, которые любят детей и которых, несомненно, полюбит его дочка, а вот что сделать? Не станет же он гладить их по головке. И сюсюкать не станет. Покормить бы их — вот что надо! Колбаски бы им чайной или ливерной. А где сейчас достанешь колбасу, гастрономы еще закрыты, разве что в «бутербродной» — Демин вспомнил, что видел вывеску бутербродной на магистрали у самого поворота к микрорайону — бутербродная, наверное, уже торгует, такие заведения открываются рано.
Итак, решено: будем завтракать! Собачкам бутерброды с колбасой, они, надо надеяться, съедят их с аппетитом, а я с удовольствием отведаю чего-нибудь солененького: семгу, кету, а в крайнем случае кильку пряного посола… Потому что все-таки горчит во рту от выкуренной натощак сигареты. Нет, никогда не следует курить натощак. Ни при каких обстоятельствах.
Демин поднялся со скамьи, чтоб пригласить бульдогов на завтрак, на первый дружеский завтрак… но как их зовут, черт побери! Второпях женщина не сказала ему этого, а сам Демин знал, да забыл. Помнится, что Лапшин дал своим бульдогам какие-то забавные клички. Весь театр тогда смеялся. И Демин смеялся. Но, конечно, не вспомнит сейчас. Ну и не надо — покажу бульдогам их поводки. По словам женщины, они что-то вроде знака хозяйской власти, эти ремешки. Проверим.