Синее на желтом
Шрифт:
Впрочем, все это насчет карцера только предположение. И не очень серьезное. Более того — шуточное. Ну а если говорить всерьез, то почему не предположить, что Базанов соорудил эту башенку для красоты. Сомневаетесь? Считаете, что башенка и некрасива, и бесполезна? Ну что ж, дело ваше, можете думать, как вам угодно, только, ради бога, не говорите об этом Базанову. Он искренне возмутится и начнет глушить вас железными истинами. Вот такими, например: не суйся в воду, не зная броду. Не там ищете пользу, где ее следует искать. Не все красивое полезно, не все полезное — красиво. И так далее, и тому подобное. У Базанова запас таких опробованных формулировочек неисчерпаем. А когда вы окончательно обалдеете от всей этой премудрости, он, иронически усмехаясь, задаст вам давно придуманные вопросы. Примерно вот такие: откуда вы знаете, что красиво и что некрасиво?
Ну а если вы все же попытаетесь, едва ворочая языком, робко возразить Базанову, если промямлите ему что-нибудь о том, что человечество выработало для себя критерии красоты и пользы, он презрительно фыркнет и, уже не скрывая раздражения, скажет:
«Человечество! А я, по-вашему, из обезьяньего племени? Я и есть человек. Примите это к сведению. И кроме того, учтите, я человек с характером, твердых убеждений. Что знаю, то знаю, и если верю, то уж верю. Режь меня, жги меня — не уступлю. Вы говорите — некрасиво, а я утверждаю — красиво. Потому что красоту эту я своими руками создал, на свои кровные денежки. Последние сбережения ухлопал. И никому не позволю на нее посягать. Никому. Ясно?»
Ясно, конечно.
Нет, не будем лучше спорить с Базановым. И тем более на этих страницах, потому что мое сочинение, слава аллаху, не полемический трактат по эстетике, а повесть — незатейливая, в меру забавная и в меру грустная история из обыденной жизни, к тому же рассказанная в полушутливом тоне, чтобы, упаси бог, кто-нибудь не вздумал придать ей чересчур серьезное значение. И поэтому давайте лучше двинемся дальше. А дальше, то есть рядом с домом супругов Базановых, шагах в десяти от него, стоит такой же чудо-домик. Только размером поменьше. Не знаю, право, во сколько раз уменьшенный — не мерил. А так в остальном точная копия большого дома, базановского. Точнейшая копия, минус башенка. Должно быть, тут на башенку у строителей не хватило терпения. Или материала. Ну да черт с ней, и так здорово. В обиходе такое сооружение называется собачьей конурой, но язык не поворачивается назвать конурой такую неописуемую красоту. Помилуй бог, какая же это конура? Это вилла, дворец, замок. Посмотришь — невольно позавидуешь: сам бы жил, да вот квадратура не позволяет. И еще, конечно, гордость. Нельзя все же человеку завидовать собачьей жизни и собачьему жилью. Даже такому роскошному. Недостойно.
Маленький роскошный дворец этот предназначен для Принца и его родительницы Альмы. Но Альме эта роскошь нужна, скажем, как пятая нога. Принц еще иногда пользуется жильем. Молодой, он не прочь понежиться на мягкой, чуть-чуть попахивающей дустом войлочной подстилке. На ней так сладко спится. Но родительнице Принца, Альме, нежиться некогда. И спать ей тоже некогда. Неизвестно, спит ли она вообще. Разве только прикорнет на несколько минут, придавленная к земле безмерной усталостью. Так какой же это сон — один глаз открыт — приглядывается, уши нервно подрагивают — прислушиваются. И чуть где что шелохнется или мелькнет, Альма уже на ногах. Какой же это сон! И так вот день и ночь, месяц за месяцем, год за годом, зимой и летом, весной и осенью, в мороз и в зной, в дождь и в снегопад. Неустанно. Неусыпно. Без выходных и отпусков. Потому что Альма сторожевая собака. Ее обязанность охранять базановское добро. А добра этого столько, что его ни в какой книге не опишешь — даже в бухгалтерской. Поэтому перечислим только главные объекты: дом с башенкой, сверху донизу набитый всяким дорогим барахлом; сад на сто с лишним корней: ягодник — недоступный пока, как внесолнечная галактика, мечта всех мальчишек Синопской улицы; птичник, где в тесноте и в обиде живут куры, утки, гуси, цесарки и два петуха — обыкновенный и индейский; и гараж, в котором, бесполезно старея от скуки, стоит еще необъезженный, еще не познавший скорость двухцветный «Москвич».
Как видите, объектов много, а Альма одна. До отдыха ли ей, до сна ли? Где там! Нелегко достается ей кусок хлеба, уверяю вас — нелегко.
На ночь Базанов спускает Альму с цепи — ночь для сторожа самое ответственное время. А днем Альма, каторжно громыхая цепью, бегает по проволоке. Нет, Альма не канатоходец — такому искусству она не обучена, хотя, пожелай того Базанов, она, конечно, и по проволоке научилась бы бегать.
Блок всегда заботливо смазан, чтобы не скрипел. Базанов почему-то не терпит скрипа. Должно быть, нервный.
Технику эту и ее применение я, как видите, описал довольно толково. Сразу, даже непосвященному, ясно что к чему. Постиг, значит. Теперь бы мне Альму вот так же толково описать. Признаться, велик был соблазн подробно описать эту собаку-сторожа, нарисовать словами ее внешний облик, ее характер и повадки. Милейшее это дело — описывать собак и разных других животных и зверушек. Пиши себе что хочешь, что в голову пришло. Можно даже, как это делают авторы басен, приписать зверькам и животным не свойственные им, только людям присущие пороки. И никакой критики, никаких возражений с их стороны. Сочинение твое до них все равно не дойдет — читать наши младшие братья не умеют, а к тому же они бессловесны. Как в старину говорили — бессловесные твари (не в том оскорбительном смысле твари, как иные понимают теперь: «ах ты, тварь этакая», а в том смысле, что — творения).
Но все это сказано опять-таки в шутку. А мне в самом деле очень хотелось описать Альму. Из побуждений вполне серьезных. И тем не менее я себя вовремя схватил за руку: нет, не стоит. Потому что нет в этом практической надобности.
Если вы не поленитесь и пройдете по Синопской к усадьбе Базанова, то сами увидите на запертой калитке замечательный портрет Альмы.
Убежден, что написал его весьма талантливый живописец: на небольшом куске жести двумя лишь красками — черной и белой он изобразил не только базановскую Альму, так сказать, во плоти и шерсти, но некую обобщенную звериную душу, тоже обросшую вздыбленной шерстью, мрачную, сатанински злобную, кровожадную, свирепую.
Смотришь на этот портрет, и жутко становится, словно тебя вдруг перебросили из цивилизованного XX века в доисторические джунгли. И невольно сжимается от страха твое еще беззащитное перед зверем человеческое сердце.
Да, сильный портрет. Ужасающий. И не удивительно, что живописец не вывел под ним трафаретную надпись: «Во дворе злая собака». Даже вовсе неграмотный, и то без спроса ни за какие сокровища не сунется на базановскую усадьбу. Разве тот, кому жизнь не дорога.
3
Жители Синопской не любят Альму и говорят о ней дурно: скаженная собака. Лютая. Хуже бешеного волка. И хотя не было еще случая, чтобы Альма кого-нибудь укусила, никто почему-то не сомневается, что она в два счета перегрызет глотку любому, кого заподозрит в посягательстве на базановское добро.
Жители недовольно морщились, заслышав надсадный хриплый лай Альмы — а он слышался в любом уголке Синопской. Денно и нощно. Может, прибрежная акустика тут виновата? Но жителям от этого не легче. Собирались не однажды жильцы соседних домов написать заметку в газету о том, что базановская цепная собака мешает нормальному отдыху трудящихся. Но так и не написали. Народ на Синопской проживает не кляузный, отходчивый.
Альма лает и рычит на все чужое. Пройдет по улице за забором человек — она лает. Зашелестит тронутая ветерком листва в саду — лает. И на самый ветерок лает — чужой. И на плывущие высоко в небе, вовсе равнодушные к ней облака, и на тени их, бесшумно скользящие по земле, она тоже лает. Чужие. Враги. Но с особой непримиримой ненавистью она лает на море, которое в тихую погоду миролюбиво плещется за усадьбой под обрывом, а в шторм наполняет все окрест грозным гулом и грохотом.
Ненависть Альмы к морю не имеет границ. Она рычит на него с такой осатанелой свирепостью, с такой оголтелой яростью и злобой, что и понять трудно, откуда у нее только силы берутся. Но еще более непонятно, чего ради она это делает, чего хочет добиться? Устрашить море? Заставить его умолкнуть? Нелепость какая! Разве можно чем-нибудь устрашить море? Оно само кого хочешь заставит трепетать, если всерьез разгуляется.