Сингулярность Смерти

Vinnipukhovich

Когда они попрощались, её глаза были полны решимости, но в них была и тонкая линия неуверенности, которую он не мог сразу уловить. Она всегда была сильной. Но теперь, когда её не было рядом, он осознал, как важна для него эта её сила, и как болезненно для него будет, если её не станет.

Он встал, попытался отогнать эти мысли, но они не отпускали его. Проклятье. Он не должен был так думать. Он должен был быть сосредоточен, а не заниматься самокопанием.

Но, как бы он ни старался, эти мысли всё равно вернулись. И вот он уже стоял

у окна, наблюдая, как туман опускается на разрушенный город. Взгляд его был пустым, даже невидящим. Он был готов поглотить каждый уголок этого мрака, чтобы хоть как-то заглушить боль.

Он подошел к столу, где была его память — её слова, её взгляд, их встреча. Он переживал каждый момент, как только мог. Но это не давало ему ни покоя, ни ответов. Ответы он получит позже. Он не знал, что делать сейчас. Что делать с этим… этим… ожиданием. У него не было выбора.

Через какое-то время, когда его мысли начали снова поглощать всё, он услышал шаги.

Командир вошёл, тяжело ступая по полу, его лицо вытянуто от усталости и какой-то внутренней тревоги. Он не сказал ни слова, но Глитч понял, что что-то случилось. Он почувствовал, как его сердце сжалось, и не выдержал.

— Где Зоя? — его голос прозвучал твёрдо, но в нём была какая-то безжизненность, словно он уже знал ответ.

Командир молчал, не встречая его взгляда. Он смотрел в пол, а его глаза были пустыми, как если бы он уже знал, что вот этот момент обязательно наступит.

— Её не вернули... — сказал он наконец, не в силах больше молчать. — Она и её отряд... не вернулись.

Глитч почувствовал, как его грудь сжалась. Словно воздух вышел из легких. Он не мог поверить. Это было невозможно. Он знал, что война была жестокой. Но не до такой степени. Зоя… она не могла быть мертва. Она была сильной. Она… она всё ещё была живой.

— Где её тело? — произнёс Глитч, его голос теперь был почти не слышен, как эхо.

Командир взглянул на него. В его глазах была только усталость и тень сожаления. Он не мог сказать больше. Он знал, что Глитч сам все поймёт, даже если не захочет.

— Они привезли её вместе с другими, — продолжил командир, с трудом сдерживая эмоции. — Мы её... забрали. Всё, что осталось... — его голос оборвался, и он потёр лицо руками. — Я не мог сказать тебе сразу. Я думал, ты должен был пережить это сам.

Глитч не слышал больше его слов. Его сознание поглотила тьма. Он не мог поверить, что в их мире, полном хаоса, уже не будет её голоса, её улыбки, её взгляда. Он не мог поверить, что в этом мире больше нет её. Зоя исчезла. Как всё исчезает, что он когда-то знал. Всё рушится. Всё теряется.

Он стоял, как парализованный. Его сердце билось с такой силой, что казалось, оно вот-вот разорвёт грудную клетку. Он не мог вынести эту боль. Он не мог.

Глитч резко развернулся и бросился в коридор, не обращая внимания на крики и тревогу командиров. Он не мог сидеть, он не мог думать. Он должен был что-то сделать. Он не мог оставить её так. Не мог.

Он

пришёл в тот уголок лагеря, где хранились тела. Он не знал, что он там будет искать, но его руки уже тянулись к полкам с кровавыми простынями и жестокими напоминаниями о потерях. Он уже видел это раньше — этих людей, которые были когда-то такими же, как он. Но сейчас всё это было другим.

Он застыл перед её телом, на которое было трудно смотреть. В её глазах было пусто. Они больше не горели тем огнём, который он так любил. Её лицо было иссечено пулями, но оставалось что-то в её выражении, что он не мог понять. Она не была просто мертва. Она не могла бы быть просто мертва.

Глитч почувствовал, как его руки начинают дрожать. Он не мог оторвать взгляд от её глаз. Он не мог отпустить. Он просто стоял, глядя на неё, на это тело, которое когда-то было живым.

— Ты не можешь быть мертвой, Зоя, — шептал он себе под нос, как если бы это могло быть правдой. Но это было слишком поздно. Слишком поздно.

Глитч стоял перед её телом, его руки сжимали металлические полки, словно они могли бы сделать так, чтобы её вернули. Но он знал, что ничего не вернёт. Тело, которое когда-то было живым, было теперь холодным и безжизненным. Она не была здесь. Она ушла. И, возможно, он больше никогда не почувствует её рядом.

Его сердце продолжало бешено биться, словно каждый удар мог выбить из него жизнь. Глитч не мог больше оставаться в этом лагере, среди этих стен, которые его сковывали. Он не мог оставаться здесь и ждать, пока мир будет разрушаться, пока убийцы будут смеяться, пока он будет разрывать себя изнутри.

Словно невыносимый крик, внутри него что-то начало бурлить. Глитч чувствовал, как его тело становится горячим, но холодный воздух казался обманчиво успокаивающим. Он отвернулся от тела Зои, но его взгляд оставался пустым и полным ярости.

Он не знал, что будет делать дальше. Он знал лишь одно: месть.

Он шагал по разрушенным улицам, каждый шаг был как очередной удар молнии в его душу. В ушах звучал тот же стих, который когда-то казался ему просто стихом о войне, а теперь стал настоящим воплощением этой боли. Он сам стал частью этих слов, частью всей этой ненависти и боли.

День-ночь-день-ночь — мы идем по Африке,

День-ночь-день-ночь — все по той же Африке

(Пыль-пыль-пыль-пыль — от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

Он не мог не чувствовать, как эти строки отражают его собственные чувства. Эти шаги, эти бесконечные день и ночь, которые не перестают повторяться. И он не знал, как долго ему придётся идти в поисках мести, но знал одно — отпусков нет на войне. Нет времени на слёзы. Нет времени на сожаления. Всё, что было — исчезло. Зоя исчезла. Но его гнев и боль оставались. И они шли с ним по этому пути.

Восемь-шесть-двенадцать-пять — двадцать миль на этот раз,