Сингулярность Смерти

Vinnipukhovich

— Глитч, — однажды, когда они сидели вместе у костра, Лина тихо произнесла его имя. Она бросила на него взгляд, полный того света, которого он так боялся. — Ты ведь когда-то был другим, не так ли?

Он почувствовал, как сердце сжалось. Она не знала, что говорила. Она не могла знать, что её слова резали его так, как ничто другое. Он молча кивнул, стараясь скрыть боль за внешним спокойствием.

— Все меняются, — сказал он холодно. — Это не важно.

Лина на мгновение замолчала, а потом, как будто решив не отпускать его, сказала:

— Ты

пытаешься быть кем-то другим. Но ты ведь можешь быть собой, если захочешь. Я вижу, что ты не хочешь быть таким, каким ты стал. Почему не попробовать вернуться?

Он почувствовал, как её слова проникают в его защиту. Она не понимала. Она не видела всего того, что он пережил, всей той пустоты, что в нём живёт. Он был слишком сломлен, чтобы вернуть всё назад. Но она продолжала смотреть на него так, как никто не смотрел. Она верила, что он ещё способен быть человеком, что его можно вернуть. Но он знал, что это невозможно. Он был сломан, и ничто, даже её светлый взгляд, не могло вернуть его.

— Ты не знаешь, о чём говоришь, — ответил он с жёсткостью, стараясь не дать себе сдаться. — Я не тот, кем был раньше. Ты не понимаешь.

Лина в ответ не сказала ничего. Она просто вздохнула, и Глитч увидел, как она опустила голову. Он чувствовал её боль, её растерянность, но не мог ничего с этим поделать. Он не мог быть тем, кого она хотела увидеть. Он не мог быть тем, кем был. Это было слишком опасно для его сердца, слишком болезненно. Он не хотел снова чувствовать. Он не хотел снова потерять.

Вместо того, чтобы продолжить разговор, он встал и отошёл в сторону, сливаясь с тенью лагеря. Лина осталась сидеть у костра, всё ещё обращённая к тому месту, где он был. Но он знал, что она не могла его понять. Он был разрушен, и она, со всей своей живостью, была просто напоминанием о том, что ему когда-то пришлось потерять. И он не знал, как жить с этим.

Когда Лина начала тихо читать стих, её голос был мягким, почти нежным, словно сама жизнь шептала в темноту лагеря. Глитч не сразу понял, что она делает, но как только услышал первые строки, что-то в его душе оборвалось. Он замер. Ему стало трудно дышать.

"День-ночь-день-ночь — мы идем по Африке..."

Слова стихотворения были знакомыми, слишком знакомыми. Они наполнили его голову теми самыми образами — пыль, кровь, смерть, бесконечное движение вперёд без остановки, шаги, которые не ведут к свету. Он почувствовал, как задыхается, как его сердце бьётся всё быстрее. Всё то, что он пытался скрыть и забыть, снова нахлынуло на него. Этот стих... этот стих был тем, что он слышал на передовой, тем, что звучало в его голове, когда он был не в силах дышать от страха и боли.

Его ладони вдруг стали влажными, а в груди разлилось ощущение холода, не дающее отдышаться. Он зажмурился, пытаясь подавить панику, но стих становился всё громче, всё ярче. Он снова слышал шаги, снова чувствовал пыль, этот зловещий звук — пыль, пыль, пыль от шагающих сапог.

Зоя. Он вспомнил её. Как она читала эти слова в их первой, почти невидимой встрече, как её голос звучал

тогда — живой, полный света. А теперь этот стих был как выстрел. Он чувствовал, как его разум, который так долго был затуманен войной, снова начинает ломаться. Он снова оказался на той самой линии, где человек перестаёт быть человеком, где каждое его действие стало частью чего-то гораздо большего, чем просто война.

"Отпуска нет на войне."

Глитч вздохнул, но воздух казался невыносимо тяжёлым. В его голове начали вспыхивать воспоминания — моменты, когда он был ещё живым, когда не был этим монстром, что уничтожает всё вокруг. Он видел их — своих товарищей, как они умирали, как они кричали. Он видел себя, как сражался с ними, с врагами, с собственными демонами. Он чувствовал, как внутри него что-то рушится, как его душа снова и снова тонет в этом безумии, от которого он не может освободиться.

Паника обрушилась на него, как лавина. Он почувствовал, как мир вокруг него сжимается. Лина продолжала читать, и её слова превращались в удары, которые сбивали его с ног. Он не знал, что делать, как вырваться из этого кошмара, как остановить свою душу, что уже не принадлежала ему.

"Брось-брось-брось-брось — видеть то, что впереди."

Его ладони забились в кровь, когда он схватился за свою голову, пытаясь успокоиться. Он почувствовал, как воздух становится горячим, как температура тела резко поднимается. С каждым словом он всё больше терял связь с реальностью, погружаясь в тот момент, когда всё было одним непрерывным потоком страха и боли.

"И отпуска нет на войне!"

— Не… — Его голос сорвался, он не мог вымолвить больше ни слова, лишь сотрясался от панической атаки, которая захватила его с головы до ног. Он не знал, как ещё с этим бороться.

Лина услышала его, но она не сразу поняла, что происходит. Она остановилась и посмотрела на Глитча, не понимая, что вызывает такую реакцию. Она попыталась подойти к нему, но в его глазах был такой ужас, что она замерла, не решаясь сделать шаг. Его дыхание стало учащённым, и он продолжал трястись, сжимая в руках голову. Тело было не его, это был лишь механизм, который отчаянно пытался вырваться из этой бездны.

Лина присела рядом с ним и осторожно положила руку ему на плечо, пытаясь успокоить.

— Глитч... — её голос был мягким, почти шепотом. — Прости... Я не хотела.

Но это не помогало. Глитч почувствовал, как холод по-прежнему пронизывает его изнутри, как он снова и снова возвращается в эту бездну, где нет места для света. Он был разрушен, и не мог найти пути назад.

Глитч с трудом вытер с лица следы пота, когда его вызвали для расследования. Его ум и тело были измотаны, и каждый шаг казался тяжёлым, как если бы он тащил за собой целый мир. Он не хотел заниматься расследованием. Он знал, что это может быть очередной шаг к его разрушению, но у него не было выбора. Ему поручили расследовать убийство Зои, и это дело стало последней нитью, которая связывала его с теми чувствами, что он пытался скрыть.