Синтаксис любви
Шрифт:
Генрих Гейне, “Пушкин” по своему психотипу, признавался:”…мой образ — это кислая капуста, политая амброзией!” Практически в том же, но более развернуто исповедовался Пушкин:
“Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел”.
Замечательный автопортрет, все в нем верно: и ощущение своей незначительности, и суетности, и малодушия (3-я Воля), верно даже и то, что работа души свершается у него, как бы толчками, с перерывами на сон, но чувства, раз пробужденные, парят на огромной высоте (1-я Эмоция). Еще замечательней, что Пушкин нашел в себе мужество не
“При всем добросердечии своем Пушкин был довольно злопамятен, и не столько по врожденному свойству и увлечению, сколько по расчету; он, так сказать, вменил себе в обязанность, поставил за правило помнить зло и не отпускать должникам своим,”-замечал один из ближайших друзей поэта, характеризуя тем самым не личность и даже не “Пушкинский” психотип, но обладателей 3-й Воли вообще. Большую или меньшую оригинальность обидчивости “Пушкина” придает лишь то, что обнаруживается она через страшное его злоязычие. Сочетание 3-й Воли с 1-й Эмоцией награждает “Пушкина” совершенно потрясающим даром хулителя. Причем, 3-я Воля определяет злость и пугливую наблюдательность к слабостям и уродствам оппонента, а 1-я Эмоция облекает эти ядовитые заметки в такие убийственные выражения, образы и метафоры, что слово “убийственные” приходится иногда понимать буквально. Во всяком случае, о древнегреческом поэте Архилохе рассказывали, будто он, будучи отвергнут одной молодой особой, написал такой стишок, что вся семья избранницы повесилась. К сожалению, стихотворение Архилоха не сохранилось, но с большой долей уверенности можно сказать, что оно не было простым, назывным набором площадной брани, типа “вы — такие, сякие, разэдакие..” Нет. Вспомним классическое из Пушкина:
“К Смирдину как ни зайдешь,
Ничего ты там не купишь.
Иль Сенковского толкнешь,
Иль в Булгарина наступишь.”
Талант “Пушкинского” злоязычия заключается в подтексте, околичностях, иносказаниях. Отрава вспрыскивается исподтишка, в последний момент, так что жертва не сразу догадывается о смертоносной инъекции. Вот еще один образцовый пример из Марциала (привожу по памяти):
“Семерых мужей схоронила Ксантиппа,
Теперь вышла за тебя она, Аникст.
Видно, покойных мужей хочет она навестить.”
Да, чтобы с такой испепеляющей язвительностью писать о чужой зловредности, надо, конечно, иметь психотип “Пушкина”. Поэтический талант и знание тонкостей этого ремесла — лишь орудия того желчного дарования, что изначала награждает “Пушкина” природа. Поэтому не удивительно, что большинство “Пушкиных”. упражняясь в хуле, легко обходятся без ямбов и хореев, однако это обстоятельство отнюдь не снижает убойную силу каленого “Пушкинского” слова.
Эмоционально, т. е. через язык, через хулу, через крик (1-я Эмоция) начинает борьбу “Пушкин”, но в его крике, как бы оглушителен он не был, все-таки чувствуется дребезжание неуверенного в себе человека (3-я Воля). У моего старинного друга была собака, которая, встречая гостей громким, даже яростным лаем, имела привычку одновременно с непонятной приветливостью помахивать хвостом. Я прозвал ее — “Пушкин”. И действительно, для “Пушкина” такое поведение типично. Бунтуя, воюя, конфликтуя, он прежде всего стремится поразить противника громом своего крика. Это действует. Но если вслушаться в “Пушкинский” крик, то в его обертонах явственно можно услышать неуверенность, готовность к капитуляции, сомнение в действенности своего крика, некое внутреннее виляние хвостом.* * *
В соответствии со своим порядком функций после разящего слова (1-я Эмоция) у “Пушкина” в качестве боевого аргумента следует кулак (2-я Физика). Нельзя сказать, что “Пушкин” — этакий крутой драчун, его сильная гибкая Физика запрограммирована на сотрудничество и созидание, а не на разрушение и насилие. И тем не менее. Когда конфликт требует, когда эмоциональное давление не достигает цели, “Пушкин” легко переходит к рукоприкладству. Причем, дерется “Пушкин” с отключенной 4-й Логикой и хлещущей через край 1-й Эмоцией, т. е. самозабвенно, в состоянии совершенного затмения, полной потерей какого-либо самоконтроля (3-я Воля) и со стороны выглядит, как взбесившийся кабан. “В ярости я за себя не отвечаю,” — предупреждал Достоевский (еще один “Пушкин”). Эффект от таких атак бывает очень впечатляющим. Знаю
Типичная для “Пушкина” свобода рук отчасти определила и гибель самого Пушкина. В соответствии с духом XIX века и дворянского сословия драчливость его приняла форму бретерства. Хотя сама по себе 2-я Физика не сделала бы из Пушкина такого заядлого дуэлянта, каким он был, если бы его Физику не провоцировала обидчивая и мнительная 3-я Воля. Литературоведы, слишком влюбленные в стихи поэта, чтобы быть объективными, склонны винить в его гибели кого угодно (Дантеса, жену, царя, общество), только не самого Пушкина. Однако современники были на сей счет более прозорливыми, и один из них писал:” Он обожал жену, гордился ее красотой и был в ней вполне уверен. Он ревновал к ней не потому, что в ней сомневался, а потому, что страшился светской молвы, страшился сделаться еще более смешным перед светским мнением. Эта боязнь была причиной его смерти, а не г. Дантес, которого бояться ему было нечего. Он вступался за обиду, которой не было, а боялся огласки, боялся молвы, и видел в Дантесе не серьезного соперника, не посягателя на его настоящую честь, а посягателя на его имя, и этого он не перенес.”
Неизбежность гибели Пушкина на дуэли, в контексте его времени, сословной принадлежности, а главное, психотипа, хорошо видна на примере истории другой его, несостоявшейся дуэли. Приятель поэта, Путята, рассказывал:”Однажды Пушкин прислал мне французскую записку со своим кучером и дрожками. Содержание записки меня смутило, вот она:” Когда я вчера подошел к одной даме, которая разговаривала с г. де Лагрене (секретарь французского посольства), он сказал ей достаточно громко, чтобы мне услышать:”Прогоните его!” Будучи вынужден потребовать удовлетворения за эти слова, я прошу Вас, Милостивый государь, не отказаться отправиться к г. де Лагрене и переговорить с ним. Пушкин.” Я тотчас сел на дрожки Пушкина и поехал к нему. Он с жаром и негодованием рассказал мне случай, утверждал, что точно слышал обидные для него слова, объяснил, что записка написана им в такой форме и так церемонно именно для того, чтобы я мог показать ее Лагрене и настаивал на том, чтобы я требовал у него удовлетворения. Нечего было делать: я отправился к Лагрене, с которым был хорошо знаком, и показал ему записку. Лагрене, с видом удивления, отозвался, что он никогда не произносил приписываемых ему слов, что, вероятно, Пушкину дурно послышалось, что он не позволил бы себе ничего подобного, особенно в отношении к Пушкину, которого глубоко уважает, как знаменитого поэта России, и рассыпался в изьявлениях этого рода. Пользуясь таким настроением, я спросил у него, готов ли он повторить то же самое Пушкину. Он согласился, и мы тотчас отправились с ним к Ал. Сер-чу. Обьяснение произошло в моем присутствии, противники подали руку друг другу, и дело тем кончилось.”
В истории несостоявшейся дуэли Пушкина с Лагрене, как в капле воды, отразился механизм обусловленной “Пушкинским” психотипом гибельной дуэли. Даже если бы фраза “прогоните его!” действительно была произнесена, не всякий отреагировал бы на нее по-Пушкински. 1-я Воля, услышав подобное, прямо подошла бы предполагаемому обидчику и поинтересовалась бы, кого он имел в виду, т. е. пошла бы на прямое волевое противостояние. 2-я Воля, в силу здорового равнодушия к чужому мнению, пропустила бы эту фразу мимо ушей, посчитав не к себе относящейся. Иначе, подобно Пушкину, на такого рода “вызов” реагировала бы 3-я Воля: ни пропустить мимо ушей, ни пойти на прямое волевое противостояние она не могла, но и переварить обиду так же была не в состоянии. Нужно было мстить и мстить в соответствии с порядком функций. Так в случае с “Пушкиным”, психотип обязывал: убежать от обидчика домой (3-я Воля), написать ему изысканно-хамский картель, такой, что не сказать примирение, формальная дуэль уже была бы невозможна (1-я Эмоция+3-я Воля), а потом хладнокровно выйти к барьеру, подставив под бой свою ощущаемую неуязвимой, сильную гибкую, как резиновая дубинка, 2-ю Физику. Такова обычная поведенческая схема “Пушкина”, дворянина XIX века, в конфликтной ситуации, и нет ничего удивительного, что реальный Пушкин стал невольной жертвой этой самоубийственной схемы.* * *
Всякий человек противоречив. Но трудно найти, подобную “Пушкину”, фигуру, всю как бы сотканную из противоречий. Во-первых, в его сознании чудным образом уживается крайне завышенная оценка окружающих с крайне заниженной. Великолепный пример такого двойного стандарта дает сам Пушкин в отношении своей возлюбленной Анны Керн. С одной стороны — хрестоматийное:
“Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.”