Синтаксис любви

Афанасьев Александр Ю.

Обычно спасает “Пушкина” от нищеты лишь то, что он “трудоголик” (2-я Физика). И неустанными ее трудами затыкаются бюджетные дыры, пробитые бестолковыми аферами. Да и в драмах личного порядка нет для “Пушкина” лучшего лекарства, чем труд. Современник Пушкина писал:” Труд был для него святыня, купель, в которой исцелялись все язвы, обретали бодрость и свежесть немощь, уныние, восстанавливались расслабленные силы.”

Впрочем, ни труд, ни богатство, ни знатность не в состоянии отменить 3-ю Волю и спасти ранимое психическое тело “мещанина” от ударов и страха перед ними. Пушкин жил в достатке, принадлежал к старинному роду, но это не мешало знакомым характеризовать его следующим образом:” Надо признаться, что при всем уважении к высокому таланту Пушкина, это был характер невыносимый. Он все как будто боялся, что его мало уважают, недостаточно почета оказывают..””…он чувствовал

себя униженным и не имел ни довольно силы духа, чтобы вырваться из унижения, ни довольно подлости, чтобы с ним мириться”.* * *

Мировая история отводит “Пушкину” роль главного творца культурных ценностей. Достаточно назвать лишь некоторые имена из этого рода, чтобы представить себе чрезвычайность масштаба “Пушкинского” вклада в мировую культуру: Марциал, Рембрант, Чосер, Моцарт, Бернс, Хогарт, Рабле, Гойя, Достоевский, Эдуард Мане, Гейне, Жорж Занд, Бетховен, Гюго, Киплинг, Сезанн, Гофман, Чаплин, Пикассо, Марк Твен, Майоль, Михаил Булгаков, Эдит Пиаф, Феллини, Гарсиа Маркес.

Уже из этого списка первых пришедших на память имен видно, что “Пушкинский” психотип является становым хребтом мировой культуры, и трудно представить себе каким огрызком выглядела бы она, если бы природа время от времени не производила бы на свет “Пушкина”.

* * *

Небезынтересным бывает и обращение “Пушкина” к сфере умозрения (Ницше, Розанов). Однако лучшее, что выходит в таких случаях из под “Пушкинского” пера, лишь по ошибке принято называть философией. Мышление “Пушкина” лишено философской стратегичности и системности, поэтому плодит скорее эссеистику, нежели философию.

“Пушкин” более суеверен, чем религиозен. И уже во всяком случае он не христианин. Даже воинствующий нехристианин. Недаром наиболее яростными и последовательными критиками христианства в ХХ веке явились названные выше “Пушкины”-эссеисты — Ницше и Розанов. Пункт, на котором принципиально расходятся христианство и “Пушкин”, лежит на поверхности — отношение к Физике, материальному пласту жизни. Аскетизм, презрение к плоти — не укладывается в “Пушкинской” голове, с полным основанием считающей тело и все с ним связанное лучшей стороной своей натуры.

Если уж выбирать для “Пушкина” религию, то более всего ему подойдет иудаизм. И есть свой подспудный смысл в том, что костяк верующих в синагоге, обычно, складывается из евреев-”Пушкиных”. Иудаизм — сугубо эмоционален (1-я Эмоция), лишен какой-либо склонности к аскетизму, в праздники почти вакхически плотояден (2-я Физика) и допускает по субботним дням некоторое лукавство в отношениях с Богом (3-я Воля), что породило даже особый фольклорный жанр — еврейский религиозный анекдот. Одним словом, иудаизм — бальзам на душу “Пушкина”, это его религия. Недаром Ницше и Розанов не просто критиковали христианство, но прямо ставили ему в пример иудаизм.

* * *

Удачливым политиком “Пушкина” назвать трудно. Судите сами, к “Пушкиным” в политической истории с большой долей вероятности можно отнести: Генриха Наваррского, царицу Екатерину II, Жореса, Николая II, Муссолини, Хрущева, Джона Кеннеди, Николая Чаушеску, Вацлава Гавела, Мобуту, Норьегу, Жириновского.

Пожалуй, типичным для политической карьеры “Пушкина”, если она не зависит от династических соображений, редко начинается с безусловного лидерства. Чаще всего карьере “Пушкина” в политике способствует талант оратора и журналиста. Действительно, эмоциональное, горячее, образное “Пушкинское” слово делает его носителя нужной и важной фигурой партийного аппарата. Кроме того, восхождению “Пушкина” по политической служебной лестнице способствует 2-я Физика трудоголика и 3-я Воля, делающая сверхгибкой спину и психику, сочетающую в себе юродство с тайным, но бешеным честолюбием. Преимущества и недостатки гибкости “Пушкина”-политика очень хорошо описал на примере Вальтера Шелленберга один близко знавший его журналист:” Когда, например, Шелленберг наталкивался в деловом споре на упорное сопротивление, он умел изменить тактику, отказаться от грубого психологического давления. В течение нескольких секунд исчезало его озлобленное напряжение; сложив оружие, мило улыбаясь, он соглашался на капитуляцию, условия которой он пытался выторговать с невозмутимой терпимостью. Настолько сильно в нем было стремление оказать влияние на окружающий его мир и людей, настолько же легко он сам поддавался чужому влиянию.

В этом сильном рецептивном таланте скрывалась способность к духовной приспособляемости, которая, несомненно, до известной степени объясн яет

тайну его блестящей карьеры. В то же время она проявилась и как опасная слабость. Способность к приспособлению означала и ненадежность; с почти женской чувствительностью уживалась капризность опереточной дивы, уже не уверенной в собственном успехе. У Шеленберга не было ярко выраженного подлинно мужского характера. Было бы преувеличением назвать его сильной личностью.”

Психотип “Пушкина”, с точки зрения политики, — сплошной минус. 1-я Эмоция делает из него плохого дипломата, крикливого и бестактного: хрущевский скандал с ботинком ООН — ярчайший тому пример. 2-я Физика “Пушкина” награждает его личным бесстрашием, что облегчает работу террористам и заговорщикам. 4-я Логика лишает нашего героя стратегичности мышления, пример того же Хрущева, создавшего Карибский кризис из бедноватой идеи “запустить американцам ежа в штаны”. А совокупность 1-й Эмоции, 2-й Физики и 4-й Логики рождает в правление “Пушкина” такое печальное явление как фаворитизм: иностранные дипломаты при дворе Екатерины II, например, жаловались на непредсказуемость царской политики, целиком зависящей от того, кто оказался ночью в постели императрицы. А все это вместе с 3-й Волей создает тот феномен “Пушкина”-политика, что очень точно воспроизведен под пером политолога Авторханова в портрете Хрущева:” Окружающие Хрущева имели дело утром — с одним, в обед — со вторым, а вечером — с третьим Хрущевым. Его постоянное непостоянство, его изумительный дар хаотического импровизатора, его болезненный зуд бесконечно организовывать и реорганизовывать, его властная безоглядность, умноженная на его незадачливость и беспечность, его опасная болтливость, его безосновательная амбициозность знать все, видеть все, делать все самому, его вероломство в дружбе и самоуверенность в политике — это только некоторые черты столь богатого, красочного, динамичного характера Хрущева. Эта черта делала его исключительно опасным диктатором…”

* * *

Род “Пушкиных”, если не самый многочисленный в мире, то один из самых многочисленных, и нет страны, где бы “Пушкины” не составляли среди населения весьма значительную группу. Но, пожалуй, есть на свете только одна страна, где “Пушкинский” род размножился до абсолютного доминирования — это Япония. Именно данный психотип сформировал специфические черты японского национального характера и стиля жизни.

Японцы — единственный народ поголовного эстетства: поэзия, живопись, музыка, любование природой — неотъемлемые и чрезвычайно важные элементы полнокровной жизни японца. Знание правил стихосложения на прямую предписывалось самураям, но поэзия в Японии не самурайская привилегия, многочисленные ежегодные поэтические конкурсы собирают десятки тысяч соискателей. Да и формы, в которые японец предпочитает облекать свое вдохновение (хайку и танка), как нельзя близки 1-й Эмоции.

2-я Физика японца также вполне очевидна. Он “трудоголик”. Японец стойкий, выносливый, бесстрашный боец и вообще человек живучий (средняя продолжительность жизни в Японии едва ли не самая высокая в мире). Японец предпочитает в быту простоту и естественность, а кухня его близка к сыроядению. Отношение в Японии в плоти лишено как излишнего восторга, так и ханжества.

О доминировании 3-й Воли в характере японского общества также многое свидетельствует. Для него типично неоспариваемая необходимость делегирование индивидуальности в пользу общественных формирований: семье, фирме, государству. На “мещанскую” психологию японцев указывает подчеркнутая этикетность и кастовость японского общества. Одна стюардесса международных линий как-то рассказала, что, когда летит американская делегация, она не в состоянии сразу определить, кто в ней босс, а кто подчиненный, тогда как в японской делегации положение каждого ее члена на служебной лестнице видно за версту. Еще пример: когда между двумя американцами намечается конфликт, они бессознательно стремятся оказаться с глазу на глаз. Японцы наоборот, в сходной ситуации стараются держаться подальше друг от друга и для разрешения конфликта ищут посредника, опасаясь прямого волевого противостояния.

Ум японцев исключительно практичен и направлен только на конкретные, ощутимые результаты. Мышление ради мышления, абстракция чужды 4-й Логике японца, поэтому на Японских островах так и не родились ни серьезная философия, ни фундаментальная наука. Наконец, еще одна не столь весомая, но по-своему замечательная “Пушкинская” примета: по словам профессора Кохэй Тани, Достоевский любимый писатель японцев — а Достоевский- естественно, “Пушкин” и, кажется, самый откровенный, самый исповедальный из представителей “Пушкинского” рода.