Сирингарий
Шрифт:
– Сыночек, дружочек, пошто матерь пугаешь, на порог не пускаешь? Отвори, отомкни, я в избе приберу, пирогов напеку, сладко спать ухожу…
Мороз булыню продрал.
– Уходи, вдругорядь повторяю!
Стихло за дверью. Легонько постучало в окна, пошуршало по стене.
– Ушло?- тихо спросил старший мальчик.
Пустельга только плечами повел.
Ударило по крыше, булыня к печке развернулся, но не успел. Выглянула оттуда, из устья, чёрная женщина, улыбнулась сладко. Потянула длинные руки.
–
Пустельга заорал тонко и, подхватив заслонку, что есть мочи приложил тварь. Та взвизгнула, забилась, стараясь скорее вывернуться, но булыня от страха спуску не давал - бил и лупил, покуда не обмякла тварь, не скисла, бессильна поникнув головой.
Пустельга рванул запорную кость прочь, пихнул дверь. Следовало уходить, пока избяная хозяйка в себя не пришла.
– За мной, малята!
Старшие сообразили прежде остальных. Сцапали мелких, заторопились за Пустельгой. Едва выскочили за дверь- встретил их черный заяц.
– Веди, колобок! Без тебя не выбраться!
Признал Пустельга тварь.
Не человек то был, не ведьма даже. Мыгой оно прозывалась. Нарождалась мыга из жирной сажи, из тяжкого дыма, что от мяса, заживо горящего, валит. Из пожарищ мыга, как из колыбели, выползала, бревна горелые лизала, в золе да саже человековой валялась, сил набиралась. Людей подъедала, черной тенью у изб шастала, пожары жрала, в утопленниках отлеживалась. Два тела у неё имелось, лёгкое да тяжёлое. В легком она по небу летала, дымом черным ходила. В тяжелом среди людей вилась, добычу приглядывала.
Детское мясо для мыги самое сладкое. Охотилась. Сначала у печных труб голоса материнские слушала, воровала, а затем малят, как цыплят, воркованием подманивала да к себе уносила.
Никогда не думал, не гадал Пустельга, что ему на мыгин карман налететь придется.
***
Обратная дорога, да в темноте, оказалась не в пример длиннее. Дети бежать шибко не могли - спотыкались, ревели от страха. Старшие шикали, но и они из сил выбивались. Заяц старался как мог, даже искры рассыпал, дорожку подсвечивал.
Мыга пала сверху, как ястреб на курят. Раскинула руки, распахнула рот, да заглотила в один присест отставшего мелкыша.
Пустельга только выругался, развернулся, огрел тварь ладанкой поперёк морды. Мыга взвыла, один глаз лопнул.
– Колобок, выводи детей! А вы бегите, бегите!
– Глуууупенький, - ласково прошептала мыга, облизала себе лицо и стала как прежде, - мамочку обижать нельзя.
Сказала так, ухватила Пустельгу и взмыла в небушко , к новой луне, ниже облака ходячего, выше леса стоячего.
И отпустила.
Не дали Пустельге расшибиться, о дерево рассадиться - на лету споймала железная волчья пасть. Мягко удержала, на земле выплюнула. Обмер Пустельга, поднимаясь и на волка глядючи.
– Дети, - прохрипел.
– Садись на меня,
– Как это я…
Волк прыгнул, сцапал булыню да кинул себе на спину, как овцу зарезанную. И поскакал.
Детей они нагнали почти одновременно с мыгой. Волк зарычал и мыга развернулась, вперила в них горящие красным зрачки.
– Ах, ослушник, ах, озорник!
– пригрозила пальцем.
Дети всей кучкой спрятались под шатёр ели. Дерево точно присело, растопырилось, как наседка над цыплятами. Не давало твари подступиться.
– Уж я тебя научу, как маму слушать…
Волк сбросил булыню с себя, ударился оземь и обернулся злым кнутом с железными волосами. Сгреб горсть земли вперемеш с иглами да бросил в тварь.
Та заголосила, закрутилась вкруг себя, когда накинулись на нее деревянные пчелы, начали рвать да кусать. Встряхнулась, как собака, скидывая иглы. Ухватила ель за маковку, потянула. Дерево застонало, затрещало, но с места не сошло.
Тут охлестнуло мыгу сетью, рыболовной снастью, да сбросило наземь.
Пустельга едва уберегся. Забилась мыга, как щука, зашипела змеищей.
– Моя мезга! Не отдам!
– Как миленькая отдашь!
– сказал на то Сивый, подступая к твари.
Кинул в замах плеть.
– Стой!
– Пустельга бросился, боясь не успеть.
Варда сберег - подбил руку Сивому, так что пал удар не целиком, краешком пришелся. И все равно очухался Пустельга уже на земле. Плашмя лежал, как угорелый.
– Тебе жить надоело, мясо?!
– рычал Сивый, пока Варда помогал Пустельге встать.
– Ребенка она заглотнула, - сказал на это Пустельга, пересилив дурноту, сплюнул кровью.
– Её пришибете, так и ребенка погубите.
Мыга только затряслась смехом.
– Тварина, - Сивый оскалился.
– На что тебе, прорве, дети сдались?
– Мезга, - мыга подняла голову, облизала лицо быстрым, длинным языком, - как в бочке-бочонке настоится, как толченое-тертое уляжется, упреется, так я кататься-валяться в мезге той зачну. В ночь колодушкой, в утро молодушкой. В деточках-то самый сок, сладкие мои.
Булыню передернуло. Варда нахмурился, отступил, прикрывая спиной ель-заступницу. Мыга из-под сети покуда выбраться не могла, но мало ли.
– Значит, целиком заглотнула, это хорошо, - порадовался Сивый, потер ладони, хлопнул звучно, - сведем тебя на кузню, живот взрежем, ребенка достанем, а самой брюхо камнями да гвоздями набьем, к колесу привяжем и в речку бросим.
– Попробуй, касатик, попытай, голубок, - ласково прошипела мыга.
И истаяла черным дымом. Потек дым по земле, да прямо к ели. Сивый размашисто стеганул плетью, но промахнулся, увернулся дым. Схватился за голову булыня, а Варда, ни слова не говоря, сунул руку за широкий пояс, вынул малое веретенце.