Система природы, или О законах мира физического и мира духовного
Шрифт:
В подтверждение этих взглядов приведем также данное одним современным ученым весьма убедительное и остроумное объяснение легенды о Пане, а также образа, в котором его представляли.
"Пан,- говорит этот ученый,- судя по значению его имени, - это эмблема, служившая древним для обозначения совокупности вещей: он олицетворял собой вселенную и, по мнению ученейших философов древности, был первым и древнейшим и" богов. Черты, которыми его наделяли, образуют как бы портрет природы и дикого состояния, в котором она находилась вначале. Пятнистая шкура леопарда, которой прикрывался этот бог, олицетворяет усеянное светилами и созвездиями небо. Образ Пана складывается из частей, из которых одни соответствуют разумному существу, то есть человеку, а другие - такому лишенному разума существу, как козел. Подобным же образом вселенная состоит из управляющего всем разума и плодотворных стихий: огня, воды, земли и воздуха. Пан любит преследовать нимф: это соответствует потребности природы во влаге для всех ее произведений и означает, что этот бог, как и природа, настойчиво стремится к самовоспроизведению. Согласно египтянам и древнейшим греческим мудрецам, у Пана не было ни отца, ни матери; он вышел из Демогоргона в то же самое мгновение, что и его роковые сестры - Парки; это прекрасный символ того, что вселенная была творением некоей неизвестной силы и что она была создана согласно неизменным отношениям и вечным законам необходимости! Но особенно
Мы видим, таким образом, что мудрецы древности поклонялись великому целому, совокупности вещей, и обоготворяли это целое, между тем как темная масса не шла дальше эмблемы, символа, в виде которого эти мудрецы показывали ей природу, олицетворяли ее части и функции; масса при своей умственной ограниченности не способна была подняться выше; только те, которых считали достойными посвящения в таинства, познавали реальность, скрывающуюся за этими эмблемами.
Действительно, первые наставники народов и их преемники говорили с ними лишь при помощи притч, загадок, аллегорий, право разъяснения которых они оставляли за собой. Этот таинственный тон был необходим им как для того, чтобы скрыть собственное незнание, так и для того, чтобы сохранить свое влияние на массы, обыкновенно уважающие лишь то, чего они не могут понять. Их объяснения всегда бывали подсказаны соображениями личного интереса, обманом или же разнузданным воображением; переходя из века в век, эти объяснения окончательно исказили то, что хотели первоначально изобразить с их помощью,- облик природы и ее частей, которые были заменены множеством воображаемых лиц; народы стали поклоняться им, совершенно не понимая аллегорической стороны преподносимых им рассказов; эти идеальные лица и материальные изображения, в которых, как думали, пребывает некая таинственная и божественная сила, стали предметом религиозного поклонения народов, их страхов и надежд; их поразительные и невероятные деяния превратились в неисчерпаемый источник мечтательного восхищения, которое передавалось из рода в род и, будучи необходимым для существования священнослужителей, лишь увеличивало ослепление темных людей; последние не понимали, что под грудой аллегорий скрывались природа, ее части, ее действия, страсти человека и его способности; они видели лишь аллегорические лица, скрывавшие все это, приписывали таким лицам испытываемое ими добро и зло и проделывали всякого рода безумства, чтобы снискать их благоволение. Страсти людей и их способности были обоготворены потому, что люди не могли разгадать их настоящих причин. Так как сильные страсти увлекают человека, по-видимому, вопреки его воле, то их приписали некоему богу, или же обоготворили; так любовь стала богом; красноречие, поэзия, искусство были обоготворены под именами Гермеса, Меркурия, Аполлона; угрызения совести были названы фуриями. Даже у христиан разум обоготворен под именем вечного Слова. Так благодаря незнанию реального положения вещей религиозные обряды сплошь и рядом принимали самую нелепую и жестокую форму.
Итак, все показывает нам, что природа и ее различные части повсюду были первыми божествами людей. Физики - хорошо ли, дурно ли - наблюдали природу и ее части и улавливали некоторые из их свойств и способов действия; поэты воспроизводили их в образах фантазии, наделяя плотью и мыслью; ваятели воплощали идеи поэтов; жрецы украшали эти божества тысячами чудесных и грозных атрибутов; народ поклонялся им, простираясь ниц перед этими существами, столь мало способными любить или ненавидеть, делать добро или зло. Как мы увидим в дальнейшем, он стал дурным и развращенным, чтобы угодить этим богам, которых ему всегда изображали в отвратительном виде.
Постоянно мудрствуя над этой украшенной или, вернее, искаженной таким образом природой, позднейшие мыслители не сумели уже найти источник, откуда их предшественники заимствовали своих богов с их фантастическими атрибутами. Физики и поэты, превратившиеся благодаря досугу и занятию пустыми вещами в метафизиков и теологов, вообразили, будто сделали крупное открытие своим тонким различением природы от нее самой, от ее собственной силы, от ее способности действовать. Мало-помалу они сделали из этой силы какое-то непонятное существо, о котором никогда не могли составить себе определенного представления и которое олицетворили и назвали двигателем природы, дав ему имя бога. Это абстрактное метафизическое существо или, вернее, слово сделалось предметом их постоянных размышлений; они стали смотреть на него не только как на реальное существо, но как на самое важное из всех существ. В результате всех этих утонченных умозрений природа исчезла и была лишена своих прав; на нее стали смотреть как на какую-то лишенную силы и энергии массу, как на низкое скопище чисто пассивных веществ, которое не могло действовать само по себе, нуждаясь для этого в особом двигателе. Так какую-то неизвестную силу стали предпочитать той силе, которую нетрудно было бы познать, если бы решились обратиться к опыту; но человек быстро перестает уважать и ценить то, что он понимает и что ему привычно; он представляет себе что-то чудесное во всем том, чего не понимает; его мысль особенно охотно стремится к неуловимому, к ускользающему от нее, и за отсутствием опыта он обращается к содействию воображения, которое начинает кормить его химерами.
В дальнейшем метафизики, проведшие такое тонкое различие между природой и ее собственной силой, не переставали трудиться над тем, чтобы снабдить эту силу тысячью непонятных качеств. Так как сила является просто модусом и поэтому ее нельзя увидеть, то они сделали из нее дух, разум, бестелесное существо, то есть субстанцию, совершенно отличную от всего того, что мы знаем. См. то, что сказано о спиритуалистической системе в первой части этого сочинения, а также во втором примечании к гл. VI этой части. Они не понимали того, что все их открытия, равно как и сочиненные ими слова, служили только маской фактического незнания и вся их мнимая наука сводилась к тому, чтобы путем
Может ли теолог искренне думать, будто он становится умнее оттого, что начинает употреблять туманные слова: дух, бестелесная субстанция, божество и так далее - вместо понятных слов: материя, природа, движение, необходимость? Но как бы то ни было, раз эти темные слова были придуманы, то пришлось связать с ними какие-нибудь идеи, а эти последние можно было почерпнуть лишь из явлений столь презираемой природы, которые одни только доступны нашему познанию. Люди заимствовали эти идеи у самих себя: их душа послужила образцом всемирной души; их дух стал моделью духа, управляющего природой; их страсти и желания стали прототипом страстей и желаний бога; их разум стал прообразом его разума. То, что соответствовало потребностям людей, было названо порядком природы; этот мнимый порядок стал мерой божественной мудрости; наконец, качества, которые люди называют в самих себе совершенствами, стали миниатюрными прообразами божественных совершенств. Так, несмотря на все свои усилия, теологи всегда оказывались да и будут оказываться впредь - антропоморфистами, видящими в человеке единственную модель своего божества. "Человек,- говорит Монтень,- может быть лишь тем, кто он есть; он способен выдумывать лишь в меру своего опыта; какие бы усилия он ни предпринимал, ему будет известна лишь собственная душа". Одному весьма знаменитому человеку (5) сказали, что бог создал человека по своему образу и подобию; человек отплатил ему той же монетой, возразил этот философ. Ксенофан говорил, что если бы быки или слоны умели ваять или рисовать, то они, разумеется, изобразили бы божество в своем собственном виде и в этом отношении были бы не менее правы, чем Поликлет или Фидий, придавшие ему человеческую форму. "Мы видим,- говорит Ламотт-Левайе,- что теоантропия является основанием всего христианства".
Действительно человек всегда видел и будет видеть в своем боге только человека; как бы он ни мудрил, как бы ни увеличивал могущество бога и ни умножал его совершенства, он может сделать из бога лишь гигантского, чрезмерно увеличенного человека, имеющего фантастический характер ввиду совмещения в нем противоположных качеств: бог всегда окажется каким-то до невероятности колоссальным, а потому совершенно непостижимым существом. Так, божеству приписывают разум, мудрость, доброту, справедливость, знание, могущество потому, что человек сам разумное существо и замечает мудрость у некоторых представителей человеческого рода, любит находить у них благоприятные для него самого склонности, уважает тех людей, которые обнаруживают справедливость, сам обладает знаниями и встречает других более знающих людей, наконец, обладает некоторыми способностями, которые зависят от его организации. Вскоре он начинает слишком широко истолковывать или преувеличивать все эти качества; зрелище явлений природы, которых он не в состоянии воспроизвести и которым он не может подражать, заставляет его проводить различие между своим богом и самим собой; но он не знает, где остановиться, и боится обмануться, осмелившись установить границы приписываемых им божеству качеств; для характеристики их он пользуется туманным и абстрактным словом бесконечное. Человек говорит, что божественное могущество бесконечно; это значит, что при виде грандиозных явлений, творцом которых ему кажется божество, он не знает, где предел могущества последнего. Человек говорит, что доброта, мудрость, знание, милосердие божества бесконечны; это значит, что он не знает, где предел совершенства существа, могущество которого так безмерно превосходит его собственное могущество. Человек говорит, что этот бог вечен, то есть бесконечен в смысле длительности, так как не представляет, чтобы бог мог начать или перестать существовать, считая это недостатком тех недолговечных существ, которые по его наблюдению подвержены смерти. Человек предполагает, что причина явлений, свидетелем которых он является, необходима, неизменна, постоянна, а не подвержена переменам подобно всем ее преходящим творениям, которые, как ему известно, доступны разложению, разрушению, перемене формы. Так как этот гипотетический двигатель не виден человеку и всегда действует скрытым и недоступным образом, то он предполагает, что бог подобно скрытому принципу, одушевляющему его собственное тело, является движущей силой вселенной; вследствие этого он делает из него душу, жизнь, принцип движения природы. Наконец, в итоге утонченных умозрений человек приходит к убеждению, что принцип, движущий его тело, есть дух, нематериальная субстанция, и делает своего бога духовным, или нематериальным, необъятным, хотя и лишенным протяжения, неизменным, хотя и способным приводить в движение природу, считая его творцом всех происходящих в природе изменений.
Идея единобожия явилась следствием взгляда, что бог - это душа вселенной; однако она появилась лишь позднее, как медленно созревший плод человеческих размышлений. Идея единобожия, как известно, стоила жизни Сократу. Афиняне видели атеиста в человеке, который верил только в одного бога. Платон не решился окончательно порвать с многобожием; он сохранил олицетворяющую плодородие Венеру, Палладу, всемогущего Юпитера. Язычники смотрели на христиан как на атеистов, так как последние поклонялись только одному богу.
Зрелище происходящих в мире противоположных и часто противоречивых явлений должно было наводить на мысль, что существует множество различных и независимых друг от друга сил, или причин; люди не могли представить себе, что столь различные явления, наблюдаемые ими, происходят от одной и той же причины; поэтому они допустили существование нескольких причин, или нескольких богов, действующих сообразно различным принципам; одних они считали дружественными человечеству, а других - враждебными ему силами. Таково происхождение древнего и распространенного повсюду учения о наличии в природе двух противоположных и постоянно враждующих между собой принципов, или сил, при помощи которых якобы можно объяснить вечное переплетение добра и зла, счастья и несчастья - одним словом, непрестанные перемены в судьбах людей. Вот источник мнений древних о борьбе между добрыми и злыми богами, между Озирисом и Тифоном, Ормуздом и Ариманом, Юпитером и Титанами, Иеговой и Сатаной. Но, руководствуясь собственными интересами, люди всегда считали исход этой войны благоприятным для доброго божества; по их мнению, последнее должно было выйти победителем из такого поединка, ибо эта победа была выгодна им.
Даже тогда, когда люди стали признавать существование лишь одного бога, они все же допустили, что различные части природы были поручены им подчиненным ему силам, на которые верховное божество переложило заботу об управлении миром. Число этих второстепенных богов было умножено до бесконечности; каждый человек, каждый город, каждая область имели своих особых местных богов-хранителей; каждое счастливое или несчастливое событие имело божественную причину и являлось следствием верховного повеления; каждое естественное явление, каждое действие, каждая страсть зависели от какого-нибудь божества, которое разукрашивалось или уродовалось фантазией теологов, склонных повсюду видеть богов и совершенно не понимать природы, которое возвеличивалось и одухотворялось в творениях поэтов и которому покорно и поспешно подчинялось падкое на выдумки невежество.